— Митяй, — спросил он, — ты меня уважаешь?
Митяй кивнул.
— Пришить его надо, легавого этого. Всю песню мне испортил.
В дверь постучали сложным условленным стуком.
Двое вскочили из-за стола. Гардеробщик стал за дверь, а Митяй быстро открыл дверь и отбежал. В дверях стоял Белый — Доцент.
— Э-э-э… — пьяно хихикнул гардеробщик, — сам пришел…
— И ты здесь… — прохрипел Доцент, закрывая за собой дверь и устало прислоняясь к косяку, — а я было к тебе сунулся, да только почувствовал: засада там. Я чувствую… Я всегда чувствую. Схорониться мне надо, Митяй…
— Пошли, — сказал Митяй, надевая пальто.
Они подошли к каркасу строящегося дома, по деревянным мосткам полезли вверх.
— Куда это мы? — спросил Доцент. — Идем, идем…
На площадке девятого этажа Митяй остановился.
— Вот и пришли, — сказал он.
Доцент огляделся. Стен у дома еще не было, внизу пестрыми огнями переливалась новогодняя Москва.
В руках у Митяя сверкнул нож. Гардеробщик достал из кармана опасную бритву.
— Понятно, — прохрипел Доцент, отступая на край площадки.
Митяй замахнулся ножом, потом, изогнувшись в прыжке, выбросил вперед руку. Доцент едва заметным движением увернулся, в какую-то секунду оказался за спиной Митяя и двумя руками с силой толкнул его в спину.
Митяй балансировал на самом краю площадки, пытаясь удержаться, Доцент легко подтолкнул Митяя, его нога ступила в пустоту, и он с коротким криком полетел вниз.
Шел редкий снег. На крыльцо мальцевской дачи вышла пожилая женщина с саквояжем, из-под пальто которой выглядывал белый халат. За ней показался Трошкин.
Они подошли к стоявшей рядом с крыльцом машине «скорой помощи».
— Извините, что напрасно потревожили, — сказал Трошкин.
— Ничего, — сказала доктор, — дайте ему валерьянки, чаю теплого, и пусть поспит…
Хмырь лежал на широкой профессорской кровати, маленький и жалкий. Косой и Али-Баба сидели рядом.
— Больно, Гарик? — участливо спросил Али-Баба. Хмырь потрогал шею, покрутил головой.
— Больно, Вася, — всхлипнул он.
— Чего врешь-то? — вмешался Косой. — Откуда ж больно, когда ты и голову в петлю толком не успел сунуть!..
— Молчи, — сказал Али-Баба, — ему тут больно, — он постукал по левой стороне груди, — да, Гарик?
— Да, Вася, — простонал Хмырь. — Прочти! — шепотом попросил он.
— Опять? — недовольно сказал Косой.
Али-Баба развернул тетрадный листок, исписанный крупным аккуратным почерком, и начал читать:
«Здравствуй, дорогой папа! Мы узнали, что ты сидишь в тюрьме, и очень обрадовались, потому что думали, что ты умер…»
Хмырь заплакал.
— Интересно, — бодро сказал Косой, — какая зараза Хмыренку этому про Хмыря накапала?
— Цыц! — рассердился на него Али-Баба и продолжал чтение: «И мама тоже обрадовалась, потому что, когда пришло письмо, она целый день плакала. А раньше она говорила, что ты летчик-испытатель…»
— Летчик-налетчцк, — усмехнулся Косой.
«…А я все равно рад, что ты живой, потому что мама говорит, что ты хороший, но слабохарактерный!..»
— Точно! Слабохарактерный… — снова перебил Косой, — стырил общие деньги и на таксиста свалил.
— Канай отсюда! Рога поотшибаю, редиска! — вскочил, не выдержав, самоубийца.
— Кто редиска? — Косой побледнел. — Ответь за редиску! — И он схватил Хмыря за ворот рубашки.
— Федя! — вмешался Али-Баба. — Отпусти Гарика, Гарик в очень расстроенном состоянии.
— А ты бы помолчал, поджигатель!
— Что ты сказал? Это я поджигатель, да? А ну повтори…
— Поджигатель, поджигатель! — крикнул Косой.
И все трое, сцепившись, покатились по ковру…
— Прекратите! — истошно заорал, входя, Трошкин так, что стекла задрожали.
Трое отпустили друг друга, сели на ковре, уставившись на Трошкина.
— Ну что вы за люди такие! Как вам не стыдно! Вам по сорок лет, большая половина жизни уже прожита. Что у вас позади? Что у вас в настоящем? Что у вас впереди? Мрак, грязь, страх! И ничего человеческого! Одумайтесь! Одумайтесь, пока не поздно. Вот вам мой совет!
Приняв этот монолог за остроумную шутку, Косой, Али-Баба и даже Хмырь расхохотались.
— Во дает! — восхищенно сказал Косой.
Не ожидавший такой реакции Трошкин недоуменно смотрел на них.
— Доцент, а Доцент, — сказал Косой, — сматываться надо: врачиха в милицию накапает.
— Не накапает, — зло сказал Трошкин.
— Почему?
— А я ее того… по горлу бритвой, и приветик! В колодце она теперь, можешь посмотреть! — И, хлопнув дверью, Трошкин вышел из комнаты.