Пожали им руки и Тарасевич с Мартыновым. Оглядев еще раз Давлята с головы до ног, Тарасевич подмигнул комиссару:
— Молод, а не зелен, тертый калач!
— Уроки войны, Николай Петрович, — кивая, усмехнулся Мартынов.
— Не зазнаешься, если скажу, как я рад, что в свое время сагитировал тебя стать военным?
Давлят потупился. Тарасевич порывисто прижал его к груди и тут же, словно устыдившись своих чувств, отпустил. Сдерживая волнение, сказал:
— Ладно, езжайте. Счастливого пути. Мы с комиссаром навестим вас.
— Дорогу найдете? — спросил Гуреевич.
— Сориентируемся по карте, — ответил Мартынов.
— До вашего Березовичского лесничества напрямки рукой подать, — улыбнулся Михайлов, а Тарасевич прибавил:
— Мы-то до вас доберемся, смотрите, чтоб немцы не добрались.
— Не найдут, — сказал Гуреевич.
Тот же самый высокий, широкоплечий усач, что провел их в избушку, теперь, когда Давлят и Гуреевич вышли, познакомил их с людьми, которые были вокруг и оказались командирами и политработниками подразделений. Они сердечно приветствовали новых товарищей по оружию, угостили печеной картошкой и табаком. Дымя самокруткой, Давлят в разговоре заметил, что, насколько верно он понял, батальон предстоит формировать.
— За людьми дело не станет, наберешь и дивизию, — сказал один из командиров.
— Микола обеспечит, — засмеялся высокий усач, как видно, знающий Гуреевича с давних пор.
Возвращались уже в сумерках, где-то на середине пути свернув со знакомой тропинки, так как ехать по ней в темноте было опасно. Другая тропинка вывела на прогалину, за которой начиналась довольно-таки широкая просека. Кони пошли бок о бок. Чтобы не стучали копыта, их обмотали сеном из стога, высившегося на проталине. Предосторожность была отнюдь не излишней, уже сам стог свидетельствовал, что где-то неподалеку есть жилье. Микола Гуреевич сказал, что в версте отсюда хата лесника, в двух верстах южнее — хутор, в трех — село.
Лошади пошли рысью. Но не проскакали и получаса, как вырвавшийся чуть вперед конь Гуреевича вдруг сбавил ход и, закрутив мордой и фыркнув, шарахнулся влево, в густую стену деревьев. Туда же шарахнулся с тем же испуганным фырканьем и конь Давлята.
— Что случилось? — спросил Давлят, едва удержавшись в седле.
— Испугались чего-то. Приготовьте оружие, — сказал Гуреевич, сдернув с плеча немецкий автомат.
Лошади тревожно прядали ушами, не хотели идти, вставали на дыбы. Похлопывая коня по шее, Давлят чувствовал, как била его крупная дрожь. Но сколь напряженно ни всматривались в ту сторону, куда испуганно косились лошади, ничего, кроме густо-черного ряда деревьев, не видели.
Гуреевич предположил, что, может быть, чуют засаду.
— Какую? — тоже шепотом спросил Давлят.
Гуреевич не ответил. Он вдруг перегнулся через голову коня, вперил взор во что-то похожее на силуэты людей, прилепившихся к стволам деревьев, и в это же мгновение конь, тревожно заржав, сорвался в галоп.
Понесла и лошадь Давлята. Он с силой натянул поводья, конь присел на задние ноги, захрапев, вздернул морду. Давлят спрыгнул с него. Поодаль возился со своим Гуреевич. «Надо привязать коней и проверить», — подумал Давлят.
Гуреевич заколебался:
— Черт его знает, что может быть. Лес-то, он не пустой…
— Волков бояться — в лес не ходить, — сказал Давлят.
Привязав коней, они вернулись назад, к тому месту, где Гуреевичу померещились силуэты. Шли настороженно, задержав дыхание, и когда приблизились, Гуреевич остановил Давлята рукой, шепнув в самое ухо:
— Стоят…
Да, напрасно он думал, что ему померещилось, к деревьям прилепились две фигуры, похожие на человеческие. Именно прилепились, торчали, не шелохнувшись, и, выждав несколько минут, Давлят решился подойти ближе и направил на них луч фонарика.
Свет заметался с одной фигуры на другую, выхватывая из тьмы то свешенные головы, то ноги и руки двух мертвых фашистов, привязанных к деревьям толстой веревкой. Один был в черном эсэсовском мундире, второй в расстегнутом серо-зеленом кителе поверх белой рубашки. У обоих на груди висели дощечки с вкось и вкривь выведенными коричневой краской словами: «Смерть немецким захватчикам!»
— Кто же это мог сделать? — спросил Давлят после долгого молчания.
— Будущие бойцы нашего батальона, — глухо сказал Гуреевич.
Давлят удовлетворенно качнул головой. Потом тихо засмеялся.
— Вы говорили, Микола Леонович, что лес не пустой, и я сейчас вспомнил стихи. Тоже про это. Семьсот лет назад их сложил поэт, а звучат будто к случаю. — Давлят чуть помедлил, переводя в уме строки на русский. — «Не говори, что лес пустой: тигр может таиться под каждым кустом».