— Соскучился очень, не выдержал и пришел, не глядя, что поздно.
— Откуда?
— Из района, — ответил Шо-Карим, пытаясь обнять ее. — Автомашины все мобилизовали, пришлось добираться на лошади.
Бустон-хон увернулась от объятий, с усмешкой взглянула на его землистое, заросшее лицо с бегающими глазками и поддела:
— Ну да, кто привык к машине, тому на лошади трудно…
Шо-Карим снова полез обниматься, тогда она силой усадила его в глубокое кресло.
— С каких это пор вы стали такой недотрогой? — обиженным тоном произнес Шо-Карим.
Бустон-хон села в кресло напротив.
— С тех пор, как убедилась, что вы не человек слова.
— Я? — округлил глаза Шо-Карим. — Когда я обманывал?
— Будто не знаете?
— Да я… я же всегда, сто раз говорил — вы моя единственная радость…
— Э-э, оставьте! Когда вам хочется, я ваша радость, в другое время вас и не видно.
— Теперь, осмелюсь донести, я в вашей власти, дорогая, — сказал Шо-Карим, разом приободрившись.
— Надолго? — спросила Бустон-хон.
Он не уловил в ее тоне насмешки, растянул тонкие губы в самодовольной улыбке и, взмахнув рукой, произнес:
— Навсегда!
Бустон-хон продолжала игру.
— А что будет с вашей женой? — спросила она. — С работой?
— Э, хватит с меня этой дохлой бабы, — не задумываясь, ответил Шо-Карим и, похлопав себя по карману, сказал: — А на работу наплевать, дорогая. Слава богу, и без нее не переведутся в этих карманах хрустящие червонцы, найду, сколько нужно. Вы тоже бросайте свою забегаловку, проживем!
— Я и без вашего совета ушла…
— Вот хорошо, Бустон-хон! Жизнь летит быстро, душа моя, надо успеть насладиться. Будем теперь веселиться…
— Я работаю на швейфабрике, — вставила Бустон-хон.
— Ерунда! — махнул рукой Шо-Карим. — Бросишь и фабрику. Когда же жить, как не теперь, пока не погнали под пушки…
Он потянулся обнять ее колени, круглившиеся под халатом. Она ударила его по рукам, как кошка лапой, и спросила:
— А в военкомат еще не звали?
Он засмеялся.
— Военкомат обойдется без меня.
— А если будут искать?
— Пусть ищут! Под твоим крылом, милая, и сам Азраил[28] не найдет.
Бустон-хон заерзала, свела насурьмленные брови к переносице, громко и часто задышала.
— Теперь все понятно, — сказала она. — Прятаться снова прибежали, защиты искать?.. Только поищите теперь дураков в другом месте. Пророк, говорят, сначала себя благословил: мне мое спокойствие дороже ваших червонцев.
Шо-Карим покрылся холодным потом. Он помнил, как Бустон-хон надула его в прошлый раз, никогда не забывал, но голодный волк ищет хлев, думалось ему, и он был готов выложить и пять тысяч, и десять, лишь бы остаться под этой крышей, которая казалась пока самой надежной.
— Забудем прошлое… — выдавил он из себя.
— Да, забудем! — вскричала Бустон-хон и, рванувшись к двери, распахнула ее. — Прошу!
Шо-Карима затрясло. Хриплым, срывающимся голосом он умолял и грозил, но она осталась глуха, а на угрозы, которые перемежались бранью, ответила тоже угрозой, сказав, что позовет соседей и милицию. Шо-Кариму ничего не оставалось, как уйти в темную ночь.
Он дождался рассвета в чайхане на базаре, а потом стал кочевать из дома в дом, ночуя под разными предлогами то у знакомых, то у случайных собутыльников. Одна была у него надежда — на то, что и эта война закончится столь же быстро, как финская, и тогда он так пли иначе выплывет. Но положение на фронтах все ухудшалось и ухудшалось. Шо-Карим приходил к выводу, что неизвестно, когда окончится война, а поэтому лучше всего выждать подальше от людских глаз. С этой мыслью он уехал в Каратегин, избрав убежищем дом кустаря-единоличника усто Набота.
В бытность фининспектором Шо-Карим не раз бывал в этом доме. Появившись теперь — дело было под вечер, — он застал усто Набота в небольшой комнатушке, служившей мастерской. Усто занимался своим делом — чинил обувь. Ему помогал сын Рахматулло.
— Ассалому алейкум, дорогой усто, — проговорил Шо-Карим с порога, слегка поклонившись и приложив правую руку к сердцу.
— Ваалейкум ассалом, — ответил усто Набот на приветствие, глянув на Шо-Карима сквозь старенькие, на веревочных заушниках, очки; лицо его отразило недоумение.
— Здоровы, усто, все хорошо? — принялся расспрашивать Шо-Карим. — Как домочадцы, все ли живы-здоровы?
— Слава создателю, слава всевышнему, — отвечал усто Набот, силясь узнать и не узнавая гостя. — Глаза ваши и голос вроде знакомый, а кто, простите грешного, старость не радость, признать не могу, — сказал он в ответ, когда Шо-Карим спросил, помнит ли он его.