— Эх, глупый вы, глупый, проверял ведь я вас, хе-хе, проверял… Но, осмелюсь донести, вам, старику, и вправду трудно. Два ваших сына на войне, вы не спите ночами, думаете, какая судьба им уготована. Кто знает, что им предначертано… Останутся ли живыми, вернутся ли невредимыми… Ваши святые вам про это не скажут. Да, старик, к сожалению, не скажут. Тяжелые у вас дни, очень тяжелые!..
К горлу усто Набота подступили рыдания. Он вытащил из-за пазухи зеленый платок и стал утирать слезы, выступившие на красных, больных глазах.
— Что случилось, отец? Где гость? — услышал он голос Рахматулло.
Дверь была распахнута, удивленный сын стоял на пороге. Сгинул незваный гость, исчез, нечестивец! Но подлые слова его засели острым ножом в сердце.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Березовичский лес остался местом дислокации партизанского батальона, возглавляемого лейтенантом Давлятом Сафоевым.
Забот в эти дни и ночи было по горло, и Давлят с комиссаром Миколой Гуреевичем не знали ни сна, ни отдыха. Людей прибавлялось, и приходилось ломать голову не только над тем, как их вооружить или накормить, но и об одежде, о бане и парикмахере, о мыле, иголках и нитках… Обеспечить все это в условиях вражеского окружения было невероятно трудно.
Иногда, если что не получалось, Давлят впадал в отчаяние. Но, к счастью, он умел справляться с собой, рук не опускал. И рядом был Гуреевич, надежная подмога во всем. Он, казалось, никогда не унывал, даже виду не показывал, что трудно.
— Главное, комбат, не вешать носа, — сказал он однажды. — Как говорят узбеки: «Была б цела голова — тюбетейка найдется».
— Откуда вы знаете эту пословицу? — улыбнулся Давлят.
— От наших партизан, откуда же еще? — Гуреевич засмеялся. — Восьмушка ваш сказал, Самеев. Собрались как-то с бойцами в кружок — вижу, представители семи национальностей. Разговорились обо всем, больше, конечно, о трудностях партизанской жизни. Тут Восьмушка, умница парень, и ввернул: «Ничего, товарищ комиссар. Как говорят узбеки: «Была б цела голова — тюбетейка найдется».
Гуреевич снова засмеялся. Давлят заметил:
— Раз не падают духом в эти тяжелые дни, когда можно во всем разувериться, надо гордиться нашими людьми, комиссар.
— Конечно же, комбат! Даже нужно! Немцы ведь с нетерпением ждут, что не сегодня-завтра народы СССР передерутся, пойдут бунты и восстания. Да, я еще не показывал вам… — Гуреевич взял с маленького стола, сложенного из снарядных ящиков, кожаную сумку, вытащил из нее бумагу, подал Давляту. — Прочитайте, комбат, что говорит Геббельс. Зарится на земли до самого Памира и выражает уверенность, что, как только возьмут Москву, путь на Кавказ и в Азию откроется легкий — сами народы, дескать, поднимутся там против русских.
Давлят недоверчиво взглянул на Гуреевича, словно спросив: «Да что вы? Неужели можно договориться до такого вздора?» — и прочитал листок. Нет, комиссар не преувеличивал, написано так, как сказал.
— Где вы нашли этот бред?
— В штабе дали. Мартынов…
Давлят усмехнулся.
— Языком, конечно, можно намолоть много, дело нехитрое. Но забыл Геббельс, что в свое время и Александр Македонский считал Памир гнилым орехом.
— Это, как видно, свойство всех завоевателей — переоценивать свои силы, — сказал Гуреевич. — Но гитлеры и геббельсы не учли, что у нас им воевать не просто с армией, а со всем народом. Не ожидали, наверно, и нашего союза с Англией, думали, что Англия пойдет с ними на мировую и тоже выступит против нас.
— В том-то и дело, — сказал Давлят, — что не очень мне верится в искренность такого союзника.
— Сам народ, наверное, искренен — увидел, что несет Гитлер. А вот политики… Хотя кто его знает, этого Уинстона Черчилля, нынешнего премьера. Рассказывали, будто он выступил по радио в первый же день нападения на нас и сказал, что его цель — уничтожить Гитлера. Он якобы прямо заявил, что был и остается врагом коммунизма, но в союзе с Советской Россией — спасение Англии, и обещал оказывать нам помощь, какую только сможет.
— Что же, посмотрим, как будет выполнять свои обещания, — сказал Давлят.
— Это верно, — кивнул Гуреевич. — У нас говорят: «Дай обещание и принимайся за дело».
Уже было ясно, что война разворачивается долгая и тяжелая, не на жизнь, а на смерть, и сознание этого удесятеряло ненависть, которая вызревала в душе народа.
Однажды старшина Егоров привел несколько пожилых мужчин, назвавшихся ходоками. Они принесли с собой продукты и пригнали корову, козу и свинью. Поздоровавшись с ходоками за руку, Давлят и Гуреевич стали звать их в штабную землянку.