— Ну, сынок, чего ты?.. Ну, мама, понятно, женщина. А ты? Кто скажет, что ты сын комиссара? Держись, сынок, носа не вешай…
Боль, однако, осилила, Сафоев снова потерял сознание. Но всякий раз, приходя в себя, он видел у изголовья жену и сына. Они просиживали возле постели с утра до темна, тревожно прислушиваясь к его тяжелому, прерывистому дыханию и напряженно вглядываясь в землисто-серое лицо с заострившимися скулами и носом. А он, возвращаясь из небытия, шутил:
— Дорогая, вчера я вымок под дождем твоих слез, сегодня хотел бы согреться под лучами твоей улыбки.
И Бибигуль заставляла себя улыбаться.
Он брал ее сухую, горячую руку, подносил к губам. Давлят в такие минуты светился радостью. Ему казалось, что отец возвращается к жизни. Но это были последние схватки между жизнью и смертью.
В тот вечер ничто не предвещало беды. К Сафоеву словно бы вернулись силы, он подтрунивал над женой, тормошил сына, весело, заразительно смеялся. Лицо Бибигуль радостно румянилось. Сафоев нежно потянул ее за руку, чтобы поцеловать, но в дверь постучали.
— Можно, товарищ комиссар?
Выдернув руку, Бибигуль в смущении отошла к окну. На пороге в наброшенных на плечи белых халатах стояли Мардонов и Мочалов.
— Можно, конечно же, можно! — взволнованно произнес Сафоев.
Все еще охваченная смущением Бибигуль коротко поздоровалась, пододвинула к кровати два стула для гостей и выскользнула в коридор.
— Что это, друг, за шутки? — решил подбодрить комиссара Мардонов.
— Мы так не договаривались, — прибавил Мочалов.
Сафоев улыбнулся.
— Что поделать, друзья…
Мардонов передал привет и наилучшие пожелания от всего отряда. Понизив голос, с таинственным видом сообщил:
— Из Москвы приехал сам Буденный, теперь Ибрагим-беку хана. И следа не оставим.
— А еще, — подхватил Мочалов, — такая новость, товарищ комиссар: в карманах подштанников у того кори, которого взяли в мечети, нашли экземпляр обращения эмира бухарского к своим, так сказать, верноподданным.
Мардонов усмехнулся:
— В нем что ни слово, то заклинание, что ни строка, то упование… — Передразнивая чтецов Корана, он загнусавил: — «А уповаем мы, величайший из великих, мудрейший из мудрых, на помощь столпов мира, наших друзей — англичан…»
Все засмеялись. Сафоев, улыбаясь, сказал:
— Эмир и его беки неспроста уповают на англичан. Что ж, пусть попытают счастья. Проучим их и на этот раз. Жаль только, что больше… не могу быть больше в ваших рядах…
Голос дрогнул, на густых ресницах заблестели слезы. Сафоев прикрыл глаза и стиснул зубы. Потом приподнялся и сказал Давляту, сидевшему в изголовье:
— Сынок, угостил бы гостей чаем…
Давлят сорвался с места, но Мардонов удержал его.
— Не надо, сынок, сиди, — сказал он.
— Как поправитесь, не только чай — и винца попьем, — весело произнес Мочалов. — Правильно, комиссар-заде?
Давлят зарделся.
— Верно, Максим-ака, хорошо назвал парня, — сказал Мардонов. — Комиссар-заде — сын комиссара! Пусть всегда он будет достойным высокого отцовского звания!
— Если бы не это… с рукой, я остался бы в армии навсегда, — вздохнул Сафоев. — Теперь вот сыну передам это желание.
— А что, правильное желание! — воскликнул Мочалов и глянул на Давлята. — Что скажет сам комиссар-заде?
— Сын комиссара должен исполнить волю отца, — наставительно произнес Мардонов. — Но при одном непременном условии: вначале хорошо окончить среднюю школу…
— Не об эскадроне чтоб мечтать или роте — полки водить за собой! — вскинул Мочалов руки.
Что еще нужно ребенку? Унесли его вдаль крылатые кони мечты, промчали перед ратным строем отчаянно дерзких джигитов, которые ринулись за ним на врагов. Свистел в ушах звонкий ветер, гремели, как гром, буржуйские пушки и сверкали молнии выстрелов, но он скакал сквозь огонь и дым с острой саблей и красным знаменем революции, и, визжа от страха, разбегались толстопузые английские лорды, эмиры и беки… Сладостно замирало сердце от этих видений, и думал Давлят: «Эх, стать бы сразу взрослым, скорей подрасти! Вот бы утром проснуться большим!..»
Давлят проводил друзей отца до самых ворот. Мочалов погладил его по головке и шутливо спросил:
— Значит, решено, комиссар-заде, — в полководцы?
— Ага! — радостно сказал Давлят. — В полководцы!
А утром отца не стало.
Утром клубились в небе черные тучи, блистали молнии, гремел гром…