— Они убили нашу кошку, козу и корову.
— Кошку? — переспросил Давлят.
Василек шмыгнул носом.
— Она сидела на подоконнике, а фашист стрельнул. Мы с мамкой забились на печь.
— А где папа?
— Он давно ушел в красноармейцы.
Давлят нашарил в вещмешке кусок сахара, протянул мальчугану.
— Бери, Василек, больше нечем мне угощать тебя.
— Не, я сахар не грызу.
— Это почему? Мама ругает?
— Нет, сам не грызу, зубы болят.
— Ну, сам не съешь, маме отдашь.
Василек поколебался.
— Не, не надо, — сказал он.
Женский голос стал звать его, звучал он тревожно.
— Мама, наверное?
Василек кивнул и направился к выходу.
— Заходи еще, — сказал Давлят, шагнув следом.
Мать мальчугана, молодая невысокая женщина с усталым лицом, закутанным в шерстяной платок, схватила сына на руки, прижала к груди.
— Хороший он у вас, — сказал ей Давлят.
— Ой, не говорите! Спасу нет, все ему надо. Никак не уследить, куда лазит.
— На то и мальчишка, чтоб лазить, — улыбнулся Давлят, а перед глазами снова встали жена и сын, и на душе становилось тоскливо и муторно.
К счастью, появился Петя Семенов, отвлек. Он притащил два котелка с овсяной кашей и две фляжки с горячим фруктовым чаем.
— Сегодня, — сказал, — сильный завтрак. Каша-то с маслом, мясом!
Аромат пищи защекотал ноздри, давно уже не слышали таких запахов. Давлят пристроил котелок на коленях, но прежде, чем отправить ложку в рот, спросил, какие новости.
— Комиссара видел?
— Комиссар ушел с минерами, хотят, сказали, заложить мины на просеке и гатях. А новость такая, товарищ комбат, что Клим и Восьмушка приволокли немецкую рацию и полевые телефоны с катушками.
— Ну да? — оживился Давлят. — Где взяли?
— Восьмушка придет, сам расскажет. Клима опять зацепила пуля.
— Ранен?
— В ляжку. Смеется над ним Восьмушка, говорит: слон не леопард, легче подстрелить.
— А другие раненые как, не узнавал? Беженцев кормят?
— Начштаба сказал, пусть комбат не волнуется, все в порядке.
Как ни заставлял себя Давлят, съесть больше трех-четырех ложек не смог и, отставив кашу, стал одеваться. Он попросил Петю помочь надеть ремень и портупею и заправить левый, пустой рукав гимнастерки под пояс. Петя огорчился.
— Жар ведь у вас, разве можно ходить? — говорил он, помогая. — Вылежали б день, хуже ведь станет.
— А ты не каркай, — отвечал Давлят. — Болезнь, брат, это такая штука, что раз поддашься, вечно будешь охать да ахать.
— Да хоть бы поели тогда, сил поднабрались бы! Вчера на руках принесли.
— Ничего, Петя, нагуляю сейчас аппетит и поем, — сказал Давлят, но только повернулся к выходу, как подошли дзед Юзеф и его внучка Августина.
— Пан офицер примет нас? — спросил старик.
— Добро пожаловать, пан Юзеф, прошу!
Дзед пропустил вперед внучку, затем, сняв соломенную шляпу, вошел сам. Августина держала в руках бумажный сверток. Она робко поклонилась. Дзед со старомодной учтивостью произнес:
— Примите наше почтение, товарищ лейтенант.
Давлят мысленно отметил, что он впервые сказал не «пан», а «товарищ», и, сдерживая улыбку, пожал ему руку.
— Прошу, садитесь, — показал он на снарядные ящики, заменявшие стулья.
— Благодарствуем, товарищ лейтенант, — с нажимом на слово «товарищ» сказал старик. — Мы, с вашего позволения, не задержим вас. Лекарств, какие нужны по науке, вестимо, теперь не сыскать. Так вот Августина, — кивнул он на внучку, — собрала и на вашу долю лечебной травки. Тоже снимает хворь.
Августина протянула Давляту сверток. Он развернул. Трава была сухой и источала резкий, дурманящий запах.
— Никогда не видал такой, — сказал Давлят. — Как она называется?
Августина ответила. Оказалось, было несколько трав, и название каждой Давлят слышал впервые. Он пригляделся: действительно неодинаковы. Вот травинка тонкая и острая, как игла, а это будто расплющена…
— Нужно обдать кипятком, приложить к ране — быстро все вытянет, — сказал старик. — Вы не судите нас строго, пан… то есть товарищ лейтенант, мы, старые люди, на себе испытывали такие лекарства, других прежде не знали. Вы уж поверьте.
— Меня бабка в детстве тоже лечила травами, — вставил Петя Семенов.
— Большое спасибо! — сказал Давлят. — Благодарю, Августина.
Девушка зарозовела. Дзед Юзеф поднялся.
— Ну, не будем задерживать. Кали ласка, дозвольте откланяться?
— А слышите, пан Юзеф, и ты, Августина: нельзя ли набрать этих трав побольше, чтобы помочь всем нашим раненым товарищам?