— Это будет… страшно для Германия.
— У нас в Таджикистане говорят: «Каждый получает по своим поступкам». Такая поговорка есть у каждого народа, наверное, и у вас, немцев, тоже. Так что чем раньше твои соотечественники одумаются, тем будет лучше. А потом… — Давлят на миг призадумался и сказал: — Потом мы верим в Германию Тельмана. Наш лозунг — рот фронт. Мы не с немецким народом воюем — с гитлеровской, фашистской армией.
— Эта армия… зольдат… есть народ, — не поднимая глаз, сказал Иоганн.
— Обманутая часть, — возразил Давлят.
Ему нравился этот, судя по всему, не робкого десятка немец. Казалось бы, согласись и поставь тем самым точку на разговоре… Однако Иоганн, глубоко затянувшись и выпустив изо рта клуб дыма, упрямо сказал:
— Много, ошшень много обманутая. Поэтому для Германия страшно.
— А я верю, — ответил Давлят, — верю, что твоя Германия тоже станет свободной. Ты и такие, как ты, будете ее хозяевами. — Он подумал и прибавил: — Когда все до конца поймете.
Теперь, сидя над рацией, Давлят усмехнулся Петиным словам о смышленом немце. «Иоганн и вправду становится своим. Если наладит рацию, будет здорово, сумеем ловить Москву или другие города страны, будем знать всю правду о положении на фронте, информировать население, которому трудно разобраться в фашистской брехне».
Давлят покрутил ручки настройки и спросил:
— А сумеет починить?
— Сказал, что сумеет, — ответил Петя. — Нужно только время и аккумулятор.
— Где же возьмет аккумулятор?
— Восьмушка обещал достать. Сказал, что снимет с разбитых немецких машин и мотоциклов сколько угодно. Их, говорил, полно, разбитых, на дорогах.
— Все-то он знает, твой Восьмушка, — улыбнулся Давлят.
Петя хотел что-то сказать, но зазвонил телефон. Комиссар Микола Гуреевич спрашивал комбата.
— Я у аппарата, — взял Давлят трубку.
Комиссар сказал, что звонит с дальнего поста. Вернулись разведчики, они все утро наблюдали, как немцы суетятся в деревне Березовичи и вокруг нее. Похоронили убитых вчера и чуть ли не каждый дом превращают в огневую точку. На околицах роют траншеи, сооружают амбразурами к лесу дзоты. Войск в деревне видимо-невидимо, и среди них много из полевой жандармерии.
— Какое же стратегическое значение имеет для них село? Крепко ведь цепляются? — задумчиво проговорил Давлят.
— Ну, как уже знаем, перевалочная база. А потом — это окрестные жители твердят в один голос — собираются вроде бы строить большой аэродром. Место-то ровное.
— Может быть, может, — сказал Давлят, подумав, что такой аэродром сумеет принимать не только легкие военные самолеты, но и тяжелые транспортные — место действительно ровное, достаточно широкое. — Что ж, пусть строят, мы найдем способ разрушить, — весело произнес он.
Гуреевич на другом конце провода рассмеялся.
— С тебя, комбат, причитается. Знаешь, за что?
— За вчерашнее, что ли?
— Нет, уже за сегодняшнее… Ага, не знаешь еще? Немцы пустили утром по нашему следу два бронетранспортера с солдатами, один взлетел на воздух. От тех самых мин, которые мы поставили. Ты слышал детскую песенку про серого козлика?.. Так вот, остались от фашистских солдат, как от того козлика, что вздумал в лес погуляти, рожки да ножки.
Давлят тоже засмеялся. Ему вспомнился бейт[29] Саади, великого классика родной поэзии, и он перевел этот бейт Гуреевичу:
— Бедный осел возмечтал о хвосте, хвоста не нашел, оставил и уши…
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Николай Миронюк, староста села Вербовичи, стал у немцев доверенным лицом. То, что выдвинули его сами жители села, поначалу заставило насторожиться, однако проверка ничего предосудительного не выявила. Всю свою долгую жизнь он мастерил телеги и брички, ни в каких советских политических и общественных организациях не состоял, характер имел властный, крутой. Сельчане и боялись его, и уважали. Считая, что на такого человека можно положиться, немцы не только утвердили, как высокопарно выразился их военно-полевой комендант, «волю народа», но и назначили Миронюка старшим над окрестными селами и хуторами.
Правда, при этом они больше надеялись на провизора Агнию Астафьевну, которая жила когда-то в Германии, хорошо знала немецкий язык и немецкие обычаи. Утверждая ее заместителем Миронюка, комендант приказал информировать о любом подозрительном поступке головы. Он так и сказал — головы, а потом, перейдя на немецкий, доверительным тоном произнес речь, суть которой свелась к тому, что в стране варваров варвару целиком доверяться нельзя. Он польстил Агнии Астафьевне, назвав ее человеком, приобщившимся к германской цивилизации и имеющим основания ненавидеть большевиков, которые, как ему известно, убили ее мужа, а ее выслали из Минска на родину, в мерзкую сельскую глушь, надо полагать — под надзор НКВД. Жаль, сказал он, что не захватили архива НКВД.