— Так точно, господин оберштурмбанфюрер.
— Если вы не обеспечите прочной защиты, то с вас спустят шкуру. Не партизаны, так наше командование.
— Понятно, господин оберштурмбанфюрер.
— Какие еще приняты конкретные меры?
Комендант доложил, что выкорчеваны все деревья вдоль дорог и сооружены блиндажи и дзоты, создана разветвленная система траншей и ходов сообщения, позволяющая быстро и надежно занять огневой рубеж. Все это предохранит от внезапного нападения партизан…
Эсэсовец перебил:
— Не тешьте себя иллюзиями. Пока не ликвидируем последнего партизана, успокаиваться нельзя.
— Слушаюсь, — сказал комендант.
Эсэсовец прошелся вперед-назад по комнате, затем остановился возле коменданта, который, будучи низеньким и толстым, вынужден был задрать голову.
— Это все?
— Так точно, господин оберштурмбанфюрер.
Эсэсовец вновь прошелся по комнате, встал у окна, поглядел в него и не оборачиваясь сказал:
— Вы, армейские офицеры, только и умеете, что стрелять из автоматов, да и то по приказу. Удивительно ограниченный кругозор!
Присутствующие, большинство из которых были с ленточками наград на груди и попали в Березовичи из госпиталей, в душе оскорбились. Они знали, что находятся здесь временно, до полного выздоровления. В отличие от этого самоуверенного эсэсмана, их ждет передовая. Но выразить свое возмущение они не посмели, только исподлобья переглянулись и опустили головы.
— Вы не согласны со мной? — обернулся эсэсовец и, обведя всех колючим взглядом, усмехнулся. — Ваше дело. Но, как указывал наш рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер, долг германского солдата не только воевать, но и безжалостно подавлять любое противодействие. А у вас под носом действует банда, которой вы позволяете безнаказанно нападать на себя, побеждать и уходить с трофеями. Отдать склады с оружием — ведь это позор, господа!
— Разрешите напомнить, господин оберштурмбанфюрер, нас здесь не было.
— А я повторяю — позор! Те, кто был до вас, тоже являлись армейскими офицерами. Садитесь!
Комендант сел и принялся утирать платком взмокшее одутловатое лицо. Короткопалая мясистая рука его дрожала. Он ощущал себя школьником, которого ждет наказание за невыученный урок. Эсэсовец вдалбливал ему и его подчиненным азы, требуя покончить с мягкотелостью и не допускать ни малейшего проявления милосердия к местным жителям независимо от их пола и возраста. Надо строго руководствоваться, твердил он, установками рейхсфюрера СС и приказом командующего фронтом генерала фон Клюге, выискивать и уничтожать подозрительные элементы, пособников и родственников партизан и диверсантов. Пусть большевики чувствуют нашу силу на каждом шагу. Тотальное уничтожение — вот основа политики. Жизнь славянина для Германии ничего не стоит!
— А как быть с теми, кто перешел к нам на службу? — спросил один из офицеров.
— Не равнять с собой. Пока нужны — использовать. Пусть они чаще участвуют в наших акциях, — сказал эсэсовец и велел показать ему нового старосту деревни.
Вскоре перед ним предстал высокий худощавый мужчина с красно-синими прожилками на хрящеватом носу и впалых щеках, с какими-то пегими, глубоко посаженными глазами под набрякшими лиловыми веками и грязно-серой бородой. От неопрятной одежды его остро пахло чем-то гнилостным, кислым. Эсэсовец поморщился. Отойдя к распахнутому окну, он бросил коменданту:
— Вонюч, как дохлая кошка!
Комендант засмеялся.
— У него прозвище Кот, — сказал он.
Прежде чем ответить на вопрос, староста низко, сгибаясь чуть ли не вдвое, кланялся. Голос у него был свистящий, он шепелявил. По его словам, прежде работал скотником, увел с фермы и продал колхозного бычка, был осужден на пять лет, вернулся за месяц-полтора до начала войны. Готов служить великой Германии верой и правдой, мстить большевикам, не щадя живота.
— Это хорошо, — сказал эсэсовец, — но вид у тебя, Кот, того… тошнит от него.
— Не пришедши еще в себя от большевистского застенка, ваша светлость, — снова согнулся Кот в поклоне. — Даст бог, вашей милостью, наших заступников-освободителей, и с ентой стороны будет все хорошо.
— В деле надо себя показать, — усмехнулся эсэсовец.
Как говорится, язык ворона понимает ворон. Кот тотчас же ответил:
— Будьте покойны, ваша светлость, за мною не станет. Дайте мне ентих советских птичек, что сидят в арестантской, увидите, как запищат в когтях у Кота. — Он осмелел, позволил себе улыбнуться. — Дадите, а?