После совещания Давлят и Гуреевич побеседовали с Тарасевичем, Мартыновым и Михайловым о предстоящих операциях своего отряда и о его неотложных нуждах. Давлят сказал, что оружием в общем-то обеспечены, но не хватает боеприпасов.
— И медикаментов, — добавил Гуреевич.
Тарасевич, усмехнувшись, ответил:
— Сами знаете, нет у нас складов с боеприпасами, придется, как говорится, пошевелить своими мозгами.
— То есть… — начал было Давлят, однако Тарасевич перебил:
— Кто ищет, тот всегда найдет.
Михайлов сказал:
— Что касается медикаментов, то поможем. Я скажу, вас обеспечат по возможности всем необходимым.
Давлят и Гуреевич обрадовались. Поблагодарив за заботу и внимание, они стали прощаться, но Михайлов вдруг спросил:
— А правда, что в вашем отряде есть немец-танкист?
— Есть, товарищ представитель ЦК, — ответил Давлят, почувствовав, что вопрос задан неспроста, и поэтому вытянувшись, как положено перед старшим по званию и должности.
Гуреевич же не изменил позы, со штатской, простецкой улыбкой сказал:
— Он, товарищ Михайлов, с нами с первого дня войны, сдался в плен добровольно.
Тарасевич фыркнул:
— Что же, до конца войны будете кормить и поить как сверхштатную единицу?
— Вреда от него нет, — сказал Гуреевич.
— Рацией даже, говорят, обзавелись с его помощью? — спросил комиссар соединения Мартынов.
— Наши ребята захватили, Иоганн, то есть пленный, — поправился Давлят, — наладил.
— Сам аккумулятор раздобыл, — счел нужным прибавить Гуреевич.
Руководители переглянулись, и Тарасевич, нахмурившись, сказал:
— Ну, а если он воспользуется вашей беспечностью и даст знать своим о вашем лагере? Вы уверены, что он теперь у вас не в качестве лазутчика? Можете поручиться?
Над такими вопросами ни Давлят, ни Гуреевич не задумывались. На лицах отразилась растерянность. Гуреевич крякнул, Давлят подавил вздох.
— Честно сказать, товарищ подполковник, возможностей у него было много. Но вот чтобы он связался со своими, что он лазутчик, это… это… — Давлят хотел сказать «невероятно», но прикусил язык, спохватившись и спросив себя: «Почему же невероятно? Все может быть». — Не думали об этом, — признался он.
Михайлов положил руку Давляту на плечо и мягко сказал:
— Чтоб не было всяких сомнений и подозрений, пришлите-ка его завтра вместе с рацией к нам. Мы проверим, что он за ворона. Договорились?
Давлят кивнул.
Однако на обратном пути в Березовичский лес он молчал и хмурился. «Неужели, — думал он, — Иоганн ловко дурачит нас? Неужели мы и вправду такие шляпы, что ничего не видим и не слышим? Тихий он, услужливый, работящий. Кроет Гитлера, всех фашистов. Каким же коварством надо обладать, чтобы уметь так притворяться… Эх, Давлят, Давлят, дурак ты еще, наивный чудак! Теперь вот ломай голову и мучься!»
Он поделился мыслями с Миколой. Гуреевич рассмеялся.
— Наивный чудак, это точно, — сказал он. — Обвели нас вокруг пальца наши командиры. Да если бы твои думы хоть на двадцать процентов оказались правильными, так легко из штаба не выпустили бы.
— Почему же ты согласился отдать Иоганна?
— С начальством не спорят. Нужен им наш Иоганн с нашей рацией, а сказать, для чего, не могут. В этом, как я догадываюсь, весь смысл. Так что выбрось, чудак, из головы эти мысли и давай посоветуемся.
— О чем?
— Тут в сторонке будет сельцо Озерица. Заехать бы туда, как стемнеет.
— Для чего?
— Расспросить людей, познакомиться с положением. Красивое село и хорошие люди. Когда-то я тут работал.
— А не опасно?
— Поначалу разведаем, я погляжу. Знаю эти места как пять пальцев. Соглашайся, командир!
— Соглашаюсь, — улыбнулся Давлят.
Они ехали до поздних сумерек сквозь лес по утоптанным тропкам и гатям, проложенным через болота, по буеракам и балкам, пока не свернули на узкую дорожку, которая, как сказал Гуреевич, ведет прямиком в деревню Озерица. В одной из ложбин Микола остановил коня, соскочив, привязал его к высокому облетевшему кусту. Давлят тоже слез, стал привязывать коня. Микола сказал:
— Тут надежно, никто не увидит. Я быстро обернусь. Жди.
— Сколько?
— Скоро, — ответил Гуреевич и прибавил: — Если что будет не так, стрельну.
Давлят пожелал ему счастливого пути и, когда он ушел, сел под кустами на сырой камень, свернул самокрутку и, пряча ее в ладони, закурил. Сытые лошади стояли тихо, лишь изредка переступали с ноги на ногу. Небо было затянуто тучами, в воздухе пахло снегом. С наслаждением затягиваясь крепким табаком и выпуская дым из ноздрей, Давлят стал мурлыкать под нос памятную песню: