Ближайшие соседи, друзья и знакомые, чтившие память Султана, говорили, что, как бы чиста и честна она ни была, как бы бережно ни хранила верность покойному, на чужой рот платок не накинуть, замок не навесить и не сегодня, так завтра найдется поганец, который станет чернить Бибигуль на всех углах, и найдутся люди, которые поверят ему. А поэтому лучший выход — идти за Шо-Карима, двоюродного брата Султана: это соответствовало бы и обычаю, что существует испокон веков ради сохранения рода, и просто-напросто естественным потребностям жизни.
— Не отказывайтесь, — говорили друзья. — Худо не клад, чтобы с ним вековать. Последуйте доброму совету. Скажите «да».
И Бибигуль сдалась. Надо отдать должное Шо-Кариму — он делал все, чтобы она не жалела и не могла упрекнуть его. Но огорчал Давлят. Его будто подменили. Он ходил сам не свой, перестал играть и резвиться, домой возвращался нехотя, проводя большую часть дня в школе или у товарищей-одноклассников. Если и сидел дома, то забивался куда-нибудь в угол с книжкой в руках, а на расспросы отвечал односложно, не поднимая глаз. Ни Бибигуль, ни тем более Шо-Карим не знали, что делать и как подобрать к его сердцу ключи.
Однажды, через несколько месяцев после женитьбы, Шо-Карим сказал:
— Переберемся в Сарай-Камар — вдруг новое место поможет. Да и работа там у меня была лучше, чем здесь, больше зарабатывал.
Бибигуль вздохнула. Что ж, ее удел быть ниткой в иголке. Но, с другой стороны, Шо-Карим прав: здесь все — двор и стены, каждый шаг и каждая вещь — заставляет вспоминать Султана, и, видно, это сказывается на Давляте.
— Переедем, — согласно кивнула Бибигуль.
Но Давлят насупился и сказал:
— Вы как хотите — я не поеду.
— Сыночек, да ты послушай…
— Нет, — оборвал Давлят мать, — я из отцовского дома никуда не уеду.
У Бибигуль задрожали губы. Давлят отвернулся. Он упрямо стоял на своем.
— Глупый ребенок, какой с него спрос? — утешал Шо-Карим жену. — Как не поедет? Куда он денется? Я сам поговорю с ним, ты не расстраивайся.
В канун дня отъезда он дождался Давлята у школы и по дороге домой сказал:
— Сын мой, завтра поедем в Сарай-Камар. Там тебе очень понравится. Там есть лес, мы будем ходить на охоту, я поймаю тебе разных зверушек и птичек, ты будешь с ними играть. А школа там не хуже здешней, даже в сто раз лучше!
— Не поеду! — коротко ответил Давлят.
— Неужели твое сердце позволит отпустить мать?
— Пусть и она не едет. Уезжайте один.
Шо-Карим вспыхнул. Его вдруг захлестнул безрассудный, слепящий гнев, и он схватил Давлята одной рукой за локоть, а другой за ухо и, больно выворачивая, брызжа слюной, завизжал:
— Болван! Сопляк! Добром не захочешь — потащу вот так, за твое поганое ухо! Заруби, щенок, на носу!
Так с Давлятом обращались впервые. Первый раз в жизни на него подняли руку и повысили голос. Он стоял как вкопанный, потрясенный, растерянный… Шо-Карим рванул его: «Шагай!» — и Давлят пошел рядом, не поднимая головы.
Он шел, крепко стиснув зубы, глотая подступавшие рыдания. В ушах звенел голос отца:
«Будь твердым и смелым, сынок… твердым и смелым…»
Шо-Карим воспринял молчание Давлята как знак согласия и хвастливо, с полной уверенностью, объявил Бибигуль:
— Поедет. Я его вразумил. Можешь не волноваться и больше не спрашивать.
Но на рассвете постель Давлята оказалась пустой.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Октябрь позолотил листву, которая, едва шелохнет ветерок, срывалась с ветвей и, медленно кружась, оседала на землю. В аллеях молодого парка пахло пылью и сыростью. Базары и лавки сверкали яркими, сочными красками всевозможных плодов.
— Щедра таджикская осень, прекрасна! — не сдержал восторга Максим Мочалов.
— Только жарковата, — сказала Оксана Алексеевна, его жена.
Мочалов рассмеялся. Всего несколько часов назад он сошел с поезда, вернувшись из Москвы, но дома не сиделось, вышли всей семьей погулять.
— Какое жарковата! Хорошо! Ведь мы с тобой, Ксана, к солнцу привыкли — десять лет, даже больше, печемся под ним. Веришь, мерз я в Москве, честное слово!
— Потому и домой торопился? — усмехнулась Оксана Алексеевна.
— Так не сам задержался, ведь рассказывал. Как только Михаил Иванович Калинин вручил ордена, ну, думаю, теперь надо на вокзал — загулялся. А Буденный Семен Михайлович говорит: «Э, нет, братец, у нас еще встречи по плану…» Да, чуть не забыл: в Доме Красной Армии открыли выставку про разгром Ибрагим-бека, и там были фотографии нашего отряда. Много народу побывало. В центре висел портрет Султана, нашего комиссара, и все сокрушались, что погиб молодым.