Давлят едва взял картофелину, как в сенцах стукнула дверь и в горницу влетел парнишка лет пятнадцати — шестнадцати в черном старом пальто, круглолицый и голубоглазый; звонко сказав: «Здрасти!», он вытащил из-за пазухи и передал тете Паше высокую плоскую бутыль с белой жидкостью.
— А где сам голова? — спросила тетя Паша.
— Его еще засветло вызвали к начальнику полиции, — с готовностью сказал парнишка, снимая суконную шапку-ушанку.
— Что случилось? — не скрыл тревоги Гуреевич.
— Так наш голова у нас же и староста, — улыбнулась тетя Паша. — Двум хозяевам служит: нам — на совесть, германцу — без чести.
— А, стало быть, одним выстрелом двух зайцев кладете? — засмеялся Гуреевич.
— Выходит, так, — опять улыбнулась тетя Паша и поставила на стол бутыль и два граненых стакана. — Наливайте, сколько хотите. Первач председательский.
Гуреевич налил по полстакана, она удивилась:
— Так мало?
— Только против сырости, — сказал Гуреевич.
А Давлят прибавил:
— Мы ведь на службе. — И спросил паренька, который сел на лавку против него: — Как тебя звать?
— Тарас.
— Бабушке помогаем?
Парнишка опустил голову. Тетя Паша вздохнула.
— Одни мы остались… Ты слышал про это? — повернулась она к Гуреевичу. — Маци его в райцентре повесили, как жену чырвоныва командира… Сестричек с хатой спалили, сам еле утек… Одна-то теперь надежда, что отец его жив… — Она снова вздохнула, сжав кулаки.
Гуреевич скрипнул зубами. Давлят смотрел на Тараса, который, не поднимая головы, теребил бахрому белой льняной скатерти, и перед его взором встали Наталья, Султан… Он залпом опрокинул в рот самогонку и поднялся.
— Пошли, комиссар!
Гуреевич встал. Тетя Паша стала уговаривать их перекусить, они, поблагодарив, отказались. Сердце Давлята терзала боль, хотелось скорее на воздух.
— Дзядзя, а можно мне с вами? — прозвенел голос Тараса.
— Куда? — прижал парня к груди Гуреевич.
— В партизаны, — ответил Тарас.
— Ну, сынок, мал ты еще, молод, — пробормотал Гуреевич. — Оружьем надо владеть…
— Я умею.
— Откуда ж, сынок?
— Я научился… Вот! — рванулся Тарас и вскоре, стукнув чем-то в сенцах, вернулся с немецким автоматом. — Спер у фрицев, которые утопли, научился стрелять — в лесу занимался. У меня есть даже гранаты.
Давлят взял у него автомат, щелкнул несколько раз затвором, не зная, что ответить. Ах, если бы тетка сказала: «Добро!..» Но тетя Паша молчит, пронзает глазами, словно говорит: «Как решите, так тому и быть!» Давлят вернул Тарасу оружие.
— Ты молодец! — сказал он.
— Так что же, возьмем? — спросил Гуреевич.
— Не знаю, — ответил Давлят. — Что скажет нам тетя Паша?
— Если вам будет не в тягость…
— Не знаю, — повторил Давлят, глядя ей в глаза. — В тягость не будет, но не хотел бы я рисковать — молод еще.
— А коли вы не возьмете, то уйду в другой отряд, — упрямо произнес Тарас, и Давлят понял: уйдет, ничем не удержишь.
Гуреевич сказал, что он за то, чтобы взять, — будет хоть у них на глазах, станет сыном отряда.
— Тем более дочь у нас есть, — улыбнулся Давлят, имея в виду Августину, внучку старого Юзефа.
Тетя Паша еще не сказала ни «да», ни «нет», а Тарас был уже в пальто и ушанке, на плече дулом вниз автомат, за плечами вещевой мешок.
— Где гранаты? — спросил Гуреевич.
Тарас распахнул пальто, под ним на поясе висели грушевидные немецкие ручные гранаты, две с одной стороны, три — с другой. Давлят, Гуреевич и тетя Паша рассмеялись.
— Ладно. Да хранит тебя бог, — сказала женщина, перекрестив внука, и трижды поцеловала. — Смотри за ним в оба, Микола.
— Само собой, тетя Паша, — ответил Гуреевич. — Будет наведываться, ты не волнуйся.
Они садились на лошадей, когда женщина, спохватившись, воскликнула: «Ой, погодите!» — и довольно живо для своего возраста метнулась в хату, вынесла узелок из мешковины, в котором оказались каравай хлеба, шматок сала, вареные яйца и картофель. Вручив узелок Тарасу, она сказала, что нельзя отправляться в дорогу с пустыми руками.
Тарас поблагодарил.
— Радуешься? — спросила тетя Паша, и голос ее дрогнул, она отвернулась, утирая концом платочка глаза.
Кони вынеслись с подворья, и тотчас же по всему селу затявкали собаки. Копыта простучали по мосточку, все дальше и дальше их цокот, уже и не слышно, а тетя Паша стояла и стояла у порога, вглядываясь в кромешную тьму, что навалилась громадой на землю, и совсем не чувствуя холода.