В дни и недели, когда время, прощаясь с зимой, торопилось навстречу весне, происходили коренные изменения в методах руководства и управления всем партизанским движением. В Москве был создан его Центральный штаб, и теперь вопросы обеспечения оружием, боеприпасами, обмундированием и продовольствием решались много легче. Теперь для связи использовались не только рации, но и самолеты, сновавшие между партизанскими соединениями и Большой землей. Как и воины регулярных подразделений Красной Армии, партизаны во все возрастающей степени ощущали заботу партии, правительства и народа. Как и бойцы регулярных войск, они принимали присягу.
«Клянусь, — говорилось в партизанской присяге, — беспощадно мстить врагам за сожженные города и села, за смерть и невинно пролитую кровь женщин и детей, отцов и матерей, за поруганную землю. Никогда я не сверну с избранного пути, всегда и везде буду уничтожать немецких захватчиков смело, бесстрашно, твердо, решительно и беспощадно».
Принял присягу и отряд Давлята. Комиссар Гуреевич объявил перед строем, что с сегодняшнего дня имя отряда «Знамя дружбы»; он будет входить в партизанскую бригаду «Красная звезда» и действовать, как и прежде, вместе с другими отрядами на территории Полесья. Командует бригадой товарищ Т., комиссар товарищ М. На первых порах в целях конспирации лишь немногие знали, что Т. — это Николай Петрович Тарасевич, а М. — Михаил Васильевич Мартынов.
— Все, брат Осьмушка, кончилась самодеятельность! — сказал Клим Пархоменко, вернувшись после принятия присяги в жарко натопленную хату. Он был доволен и сиял радостной улыбкой.
— Да, братец, теперь дела пойдут, — в тон ответил Махмуд Самеев. — Коль скоро нас возглавил сам маршал Ворошилов, мы не хала-балам, мы — сила!
— Глядишь, еще и увидим тут Ворошилова.
— Ай, донбасская каланча, если бы это случилось!..
— Ну, допустим, случится. И что сделаешь?
— Как водится, сперва доложусь по уставу, а потом… потом… О, потом…
— Что потом? — засмеялся Клим.
— От настроения маршала будет зависеть, — без тени улыбки ответил Самеев.
— Допустим, будет хорошее, веселое будет.
— Тогда, брат Каланча, изложу ему просьбу.
— Какую?
— Попрошу отпустить дней на пять к молодой жене. Скажу, что за эти семь-восемь месяцев мы отсырели в лесу, вконец заржавели, скажу, товарищ маршал!
Клим захохотал, от избытка дружеских чувств хлопнул Самеева по плечу так, что тот зашатался.
— Браво, Осьмушка, молодец! Будь я на месте маршала, в тот же миг отправил бы тебя к жене самолетом. Но вдруг ее не окажется дома?
— Как это не окажется дома? Куда она пойдет с маленьким ребенком?
— Ребенком?!
— А что? Или, ты думаешь, перед войной я напрасно ездил в отпуск? Плохо варит твоя башка, Каланча!
Клим опять засмеялся и спросил:
— Но все-таки откуда ты знаешь, что она родила?
— Во сне видел, брат, и веришь, сам удивился: родила сына и на целых пять кило. Вот какие чудеса!
Клим повалился от хохота на топчан. Махмуд Самеев оставался невозмутимым.
— Ой, не могу!.. И впрямь чудеса! — заливался Клим, утирая выступившие на глазах слезы, а Махмуд покачал головой, вздохнул и сказал:
— Одного только боюсь…
— Чего? — сквозь смех спросил Клим.
— Если сейчас тянет на пять кило, то каким вырастет? Боюсь, вымахает, как ты, с каланчу, мне тогда взбираться на табурет, что ли, чтоб с ним разговаривать?
— Нет, Осьмушка, для чего табурет? Понадобится — скажи: «Возьми меня на руки, сынок, есть разговор».
— Ишь ты, — воскликнул Махмуд и прыснул. — А может, для опыта прорепетируем? Возьми меня на руки, Каланча, есть разговор.
Клим сделал вид, что хочет сгрести его в охапку. Махмуд со смехом увернулся… и тут вдруг вбежал Тарас, закричал:
— К оружию! К оружию!..
— Что случилось? — схватились за автоматы друзья.
— Немцы идут, говорят, окружают! — прокричал Тарас и умчался.
Весть об этом поступила с дальних партизанских постов. Согласно донесению немцы двигались на Хильчиху с трех сторон, тремя моторизованными колоннами. Открытой оставалась лишь западная околица села, примыкавшая к лесу. Немцы либо не решились двигаться через чащу, либо — и это, пожалуй, ближе к истине — полагали, что партизанам не уйти через густые и топкие болотистые заросли. Как видно, гитлеровские командиры считали, что главное — отрезать их от переправ через реку Случь.