Но мастерство фотографа, как было сказано, давало лишь приработок, а основные доходы приносили другие художества, в которых он давно преуспел. Решив сыграть с Натальей по-крупному, Волковский принес негатив и фотографии своему непосредственному шефу, инспектору полиции безопасности и СД Зингеру, тому самому оберштурмбанфюреру, который руководил «акцией устрашения» в селе Березовичи.
Вскоре Зингер вызвал Волковского.
— Мы распространили фотографии семьи советского офицера среди наших людей, — сказал он, расхаживая по кабинету с заложенными за спину руками. — Посмотрим, может быть, удастся нащупать другую нить.
Волковский поднялся с мягкого, обитого нежно-зеленым шелком музейного стула с высокой спинкой и на гнутых ножках.
— Господин инспектох, я увехенно заявляю, что женщина на фотогхафии и племянница фахмацевта в дехевне Вехбовичи одно и то же лицо. Как я полагаю…
— Не нервничайте, герр Волковский, — перебил Зингер. Он снял пенсне и, близоруко щурясь, принялся протирать белоснежным платочком стекла. — Ваши соображения мне хорошо известны и по достоинству оценены. Садитесь. Как говорят русские, в ногах правды нет. — Он водрузил пенсне и сел за свой письменный стол, тоже старинной и тонкой работы. — Племянница и сама фармацевт от нас не уйдут. Мы должны выявить их связи с большевистским подпольем и партизанскими бандами. Ведь вы не станете отрицать, что офицеры с вашей фотографии могут быть до сих пор живы и, вполне возможно, держат нас с вами на прицеле.
Зингер улыбался, но маленькие злые глаза холодно блестели под тонкими стеклами пенсне. Волковский не смог выдержать его колючего взгляда и потупился. Только многолетний опыт помог не выдать поднявшейся в душе бури, ибо Зингер изложил его, Волковского, мысли, выдав за свои. Изложил почти теми же словами и теперь, как удав, ждет реакции… Мысленно покрыв его крепким словцом, Волковский после сознательно затянутой паузы сказал словно бы в раздумье:
— Видимо, вы, господин инспектох, пхавы. Все может быть. Пхизнаться, я не додумался бы. Извините, мы маленькие люди. Возможности ваш вахиант откхывает воистину колоссальные.
Зингер был доволен.
— Мы уже предприняли кое-что, — сказал он и, вызвав адъютанта, спросил, доставлен ли пакет из Лунинец.
— Так точно, — ответил адъютант, молодой бравый гауптшарфюрер, и передал черную папку с тисненым орлом.
Зингер открыл ее, отложил в сторону три фотографии, просмотрел бумаги, на одной что-то черкнул толстым синим карандашом, затем вернул папку адъютанту и, отпустив его, показал фотографии Волковскому. Это были снимки Андреича, Максаева и Горячева.
— Что вы скажете?
— Любительская мазня, — пожал плечами Волковский.
— Это не имеет значения. Обратите внимание на лица. Вам никто из них не знаком?
Волковский ответил, что видит впервые. Зингер пояснил: партизаны, захвачены в деревне Хильчиха, двое из них бывшие красноармейцы, служили, как удалось установить, в частях, которые были разбиты летом прошлого года в этих местах.
— Надеюсь, они нам кое-что прояснят. Вы можете, герр Волковский, встретиться с ними завтра.
«Зачем? — подумал Волковский. — Для какой цели?» Меньше всего желал он присутствовать при допросах в гестапо и, решив отвертеться, сказал: «У меня завтра дела», — но Зингер пренебрежительно махнул рукой.
— Постарайтесь закончить до вечера. — Он поднялся и, усмехаясь, прибавил: — СД и СС не абвер, герр Волковский. Привыкайте работать не только в перчатках.
Волковский вскочил, сперва вытянулся, как положено перед старшим воинским начальником, потом низко поклонился, как кланяется робкий батрак грозному хозяину.
Допрос проводили в глубоких подвалах того же особняка, в котором находилось гестапо. Толстые стены не пропускали стонов и воплей истязуемых, кровь легко смывалась с цементного пола.
Волковский примостился у дальнего конца длинного стола, за которым расселись четверо гестаповцев.
— Господин оберштурмбанфюрер просил вас быть внимательным, — сказал один из них, маленький и толстенький, круглый, как шар.
Волковский кивнул.
Первым ввели Андреича и сказали, чтоб садился на табурет, привинченный к полу посреди комнаты. Андреич щурился от света яркой лампы. Его было трудно узнать. Лицо в кровоподтеках, глаза заплыли, одежда разорвана, руки связаны, рыжеватая борода и русые волосы на голове висели клочьями.
— Если сяду, не смогу встать, — угрюмо проговорил он. — Лучше постою.
— Вглядитесь в эти фотографии, — сказал толстенький, круглый гестаповец. — Не торопитесь… Рассмотрели? Вы их, конечно, всех знаете?