Зингер приказал найти госпиталь. Ни Агния Астафьевна, ни Миронюк, ни Петро, несмотря на чудовищные пытки, тайны не выдали. Но Зингер чувствовал, что вышел на правильный след. Опытная ищейка, он составлял картину из отдельных деталей и разрозненных сведений, находя им место в цепи своих логических построений. Кольцо вокруг госпиталя медленно сжималось. Многое решало время; у карателей его было больше, чем у партизан.
Горькая весть об арестах в Вербовичах дошла до партизанского штаба с некоторым опозданием. Командир бригады Тарасевич, комиссар Мартынов и Михайлов тотчас же склонились над разноцветной картой Полесья. Немцы дорого заплатили бы за эту карту, на которой красными, синими и зелеными штрихами, кружками, треугольниками и другими знаками нанесена вся обстановка, отмечены и места дислокации отрядов бригады, и гитлеровские опорные пункты, их аэродромы, гарнизоны, крупные склады и пункты, в которых действовали подпольные партийно-советские организации.
Михайлов, озабоченный судьбой госпиталя, сказал, что надо приказать одному из ближних отрядов помочь госпиталю перебраться на новое, более безопасное место. Горбовичский лес, подчеркнул Михайлов, теперь, после того как оставили Горбовичи и Хильчиху, тоже под угрозой.
— Вот Горбовичи — Хильчиха, вот Дорохово, близ которого госпиталь, — ткнул он волосатым пальцем в карту. — Как видите, рукой подать.
Тарасевич и Мартынов не отрывали глаз от карты. Водя по ней карандашом, Тарасевич сказал:
— В округе Дорохово три наших отряда. На востоке, километрах в сорока пяти, стоит Недзвецкий, на севере — Бутко, он ближе всех, двадцать — двадцать пять километров, но дорога тяжелая — болота, озера… Сафоев мог бы, он в тридцати пяти километрах западнее, да еще не отдышался после Хильчихи.
— Пусть Бутко посылает людей, дорога-то ими хожена, — сказал Мартынов.
— Я тоже считаю — пройдут, — согласился с ними Михайлов.
— Тогда решено, — ответил Тарасевич. — Сейчас снарядим гонца с приказом.
Михайлов вытащил из внутреннего кармана пиджака бумагу и, протянув Тарасевичу, сказал:
— Список персонала и раненых Миронюк передал за день до провала. Держите у себя. Теперь вам придется непосредственно заниматься эвакуацией тяжелораненых.
Рука Тарасевича, когда он пробегал глазами список, вдруг дрогнула, и на лице его появилось выражение растерянности. «Наталья Максимовна Сафоева, медсестра, жена красного командира, с сыном», — прочитал он.
— Что, не разбираете почерк? — спросил Михайлов.
— Н-нет, разобрал, — севшим от волнения голосом проговорил Тарасевич и поспешно передал список Мартынову.
Комиссар, едва увидев в списке Наталью, тоже услышал, как в висках запульсировала кровь, и, глянув на Тарасевича, сказал:
— Если это она, если семья Сафоева, то это… это… это просто чудо!
— Чья? — спросил Михайлов.
Тарасевич объяснил, и Михайлов сперва непроизвольно посмотрел в список, словно желая убедиться воочию, а потом рассмеялся.
— Это действительно чудо из чудес, товарищи! — воскликнул он. — Какие только сюрпризы не подносит война! — Он встал и возбужденно прошелся по комнате. — Надо дать знать Сафоеву. Теперь я бы послал вывозить госпиталь его самого.
— Да, конечно, — задумчиво произнес Тарасевич, еще не справившийся с волнением. — Его самого…
Давлят торопил бойцов. Будь у него крылья, он полетел бы, как эти весенние птицы, что резвились над головой, прыгая с ветки на ветку, и носились по просторному, в серых кучевых облаках небу. Будь он один, он гнал бы коня, не разбирая дороги, так, чтобы ветер свистел в ушах. Он поспорил бы с ветром в скорости, если бы был один.
Но с ним и с двадцатью его бойцами шли три подводы, предназначенные для вывоза раненых, и лошади с трудом тянули их по раскисшей, топкой дороге; грязь цеплялась за колеса, от лошадей шел пар. Бойцам, сидевшим на подводах, то и дело приходилось соскакивать и вытаскивать их из вязкой жижи, подкладывая под колеса здесь же нарубленные ветви.