Алена робко тронула Буковского за плечо. Он сидел, сжав ладонями голову, но сразу же встрепенулся, посмотрел на Алену и весело улыбнулся.
— Пойми меня, — сказал он.
«Я понимаю», — ответила она взглядом.
— Ку-ку, — донеслось вдруг из чащи. — Ку-ку. Ку-ку…
Буковский рассмеялся и начал считать, Алена тоже. Кукушка так разошлась, что вскоре сбились со счета.
— Долго же тебе жить, — сказал Буковский.
— А вам?
— Я в предрассудки не верю.
— Зачем же считали?
— Просто так.
— Как Султан говорите, — засмеялась Алена, и тут Буковский обнял ее за плечи, и она увидела совсем близко его синие-синие глаза… захватило дух… щекой ощутила остро-колючую бороду, губами — мягкие, мокрые губы… прильнули, всосались, жаркие, жадные, мокрые…
Алена изогнулась, рванулась и вырвалась, тяжело дыша, и не могла сказать ни слова, но такие обида и злость горели в глазах, что Буковский не выдержал, опустил голову, глухо вымолвил:
— Прости… Я люблю тебя.
Алена убежала в сторожку.
С этой минуты она и боялась его, и тянулась к нему. Он все настойчивее твердил о своей любви, говорил о судьбе, что свела их в этом дивном лесу, и о том, как он рад этой судьбе и как не хотел бы разлучаться, и о том, что Султан и ему стал родным, будто собственный сын. Одна, говорил он, у него дорога — в партизанский отряд. Куда же еще? Родина, город Кобрин, в сотне километров на западе, у фашистов в руках, фронт в сотнях километров на востоке, ни за что не пройти. Разве только партизаны помогут… Он должен найти партизан, обязан, и ей, Алене, лучше пойти с ним, они будут вместе нести свой крест, будут бить немецко-фашистских захватчиков плечом к плечу, рука об руку.
— А как же Султан? — спросила Алена.
Буковский ответил, что Султан будет с ними. В партизанском отряде пацану будет лучше, чем в этой развалюхе. Там безопаснее. А от партизан можно улететь втроем за линию фронта, к нашим, на родную советскую землю, не занятую проклятыми фашистами, и там Султана пристроят.
— Все можно, милая Алена, лишь бы скорее найти партизан! — восклицал Буковский, рубя воздух рукой, и с улыбкой прибавлял, что жаждет сражаться и жаждет любви.
Алена не могла не верить ему. Крепло ее чувство, росло, расцветало, и отступали печаль, горечь и боль.
Пришел наконец день, когда Клавдия Петровна сказала, что знает, где партизаны. Они располагались верстах в семидесяти отсюда, в лесу близ города Логишин. Буковский тут же вытащил из планшета свою карту, расстелил на зеленой траве.
— Хорошо, что сберег карту, — сказал он, — теперь пригодится. Та-ак, вот Лунинец, мы находимся здесь… Ага, вот Логишин. Отметим, — улыбнулся он и подчеркнул название города красным карандашом.
Клавдия Петровна и Алена не отрывали от карты глаз.
— Когда пойдем? — спросила Алена.
— Хоть сейчас! Как скажешь, родная, — ответил Буковский.
— Не торопитесь, — сказала Клавдия Петровна, — дорога не ближняя, приготовиться надо. Не все же лесом идти, придется и через полицайские кордоны. Ауф… ауфсайфу… тьфу, и не выговоришь… пропуск, словом, сделают верные люди. А я кое-что соберу на дорожку. Деньков пять еще подождите.
— Жаль, — сказал Буковский.
Он, казалось, был охвачен нетерпением, потерял сон и покой, кружил вокруг сторожки, уходил в чащу, возвращался сумрачным, что-то бормоча под нос, и первым делом спрашивал, не появлялась ли Клавдия Петровна.
Но Клавдия Петровна появилась только на шестой день, принесла в двух узелках съестное и сказала, что идти не придется.
— Почему? — спросила Алена.
— Разбили, говорят, тот отряд, напали немцы на след…
Буковский схватился за голову, забегал вперед-назад.
— Обидно! — выкрикивал он на ходу. — Ждать и надеяться, чтоб сорвалось в последний момент… Ну разве же не обидно? Будь они прокляты!..
Потом, успокоившись, сказал:
— Значит, нам повезло! Если бы пошли, то могли бы угодить в фашистские лапы. Вот и не верь после этого в бога!
Клавдия Петровна перекрестилась.
— От судьбы не уйдешь, — сказала она. — Потерпим еще.
— Что-что, а партизанских отрядов в Беларуси полно, — усмехнулся Буковский. — Не этот, так другой, подождем. На своей земле ведь ждать, не в чужой стране. Правильно я говорю?
— Истину молвил, сынок, родная сторона, она — мать, — сказала Клавдия Петровна, и сухое, в морщинах, лицо ее просветлело.
Но и во второй, и в третий раз история повторилась: отряды, в которые собирались идти, выслеживались карателями, и не многим партизанам удавалось уйти.