ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Зингеру пришлось туго. Дерзкие рейды партизанских отрядов в течение всего осенне-зимнего периода распаляли гнев высшего начальства, искавшего виновных в гибели трехсоттысячной армии Паулюса под Сталинградом и во всех последующих поражениях на Восточном фронте. По приказу фюрера перетряхивали командный состав, смещая с постов и понижая в чинах сотни генералов и офицеров. Зингера обвинили в недостаточной активности и твердости.
Оправдываясь, он с бухгалтерской скрупулезностью приводил в своих донесениях данные об осуществленных акциях: в таком-то населенном пункте сожжено столько-то домов; и м е л и м е с т о столько-то расстрелов и столько-то казней через повешение; всего казненных, в том числе коммунистов и комсомольцев, мужчин старше пятнадцати лет, женщин старше пятнадцати лет; столько-то лиц отправлено в концлагеря, из них мужчин, женщин, детей, в том числе женщины с детьми до трех лет; в ходе акции реквизировано такое-то количество зерна, семян льна, пряжи, крупного рогатого скота, овец, свиней, лошадей, кур… Это были подробные отчеты об убийствах и грабежах, но начальству Зингера, кроме отчетов, требовались ощутимые результаты, а ими-то Зингер не мог похвастаться. Партизанское движение, вопреки всем кажущимся законам логики, разрасталось, как пожар при сильном ветре, и в такой ситуации Зингер мог только благодарить бога, что отделался серьезным внушением и строгим предупреждением.
Его тоже могли понизить в чине и отправить в действующую армию, причем в лучшем случае командиром штрафного батальона, то есть если не на верную смерть, то на верные увечья. Но помогли связи в Берлине, на Кайзераллее, 188, в главном управлении руководства войск СС. Ему сказали:
— Учти, старина, в мае, и не позже, у тебя не должно остаться ни одного партизана, в противном случае не спасет сам всевышний.
Зингер ответил, что лично возглавит боевые операции и ради достижения цели не остановится перед тем, чтобы очистить от населения зараженные бандами территории. Поднимет, сказал он, все вверенные ему части СС, полицию, жандармерию и все имеющиеся в его распоряжении подразделения власовцев. Он оправдает доверие.
С тем его и отпустили, и, вернувшись из Берлина, Зингер не стал засиживаться в Кобрине, а перебрался в Пинск, где рьяно взялся за подготовку операции, которую решил начать первого мая.
Он действительно ввел в бой крупные силы, в том числе танки и самоходные артиллерийские установки, и на третьи сутки ожесточенного сражения фортуна стала улыбаться ему. Зингер торжествовал, его глаза возбужденно блестели за стеклами пенсне. План удается как нельзя лучше, партизанские отряды оказались изолированными друг от друга и от своей опорной базы, которая находится в лесах юга-западнее города Лунинец и окружена батальоном СС. Партизаны попали в заготовленный мешок, остается потуже затянуть, и это, сказал себе Зингер, мы сделаем завтра утром.
Но Зингер не знал — прошляпили его лазутчики, — что в двенадцати километрах севернее той точки, в которой располагалась опорная база партизан, то есть штаб их бригады, стоял лагерем отряд Давлята Сафоева, ждавший сигнала к наступлению. Зингер и думать не думал, что его план был разгадан уже к концу первого дня сражения, и действовал так, как наметил с самого начала, требуя от подчиненных пунктуального исполнения всех приказов и распоряжений. В результате отряд Давлята получил возможность обойти его с тыла или ударить по растянутому левому флангу.
Давлят обдумывал оба варианта, не зная, какому отдать предпочтение, ибо не имел точного представления, в каких условиях оказались другие отряды и штаб бригады. Связи не стало, разведчики пройти не могли. Вчера, когда связь еще была, подполковник Тарасевич сказал: «Жди. Приказ получишь в свой срок». Но это было вчера, почти сутки назад, а теперь обстановка резко изменилась и, судя по всему, не совсем в нашу пользу. Можно упустить благоприятный момент, если он, Давлят, вовремя не сориентируется в обстановке. Как говорится, теперь на счету каждый час, если уже не каждая минута.
Так думал Давлят, сидя на почерневшем дубовом пеньке, и комиссар Гуреевич разделял его опасения. Тут было тихо, лес пронизывали золотистые лучи предвечернего солнца. Где-то рядом звенели зяблики.