— Иоганн, идите отдыхать, у вас еще много работы в партизанском трибунале.
Когда Иоганн ушел, Тарасевич что-то шепнул Михайлову, и Михайлов, соглашаясь, кивнул.
— Сафоев, — сказал Тарасевич Давляту, — среди пленных изменников есть несколько человек из Средней Азии. Один сказал, что из Таджикистана. Побеседуй с ними, выясни, какими путями попали в фашистские прислужники.
Давлят несколько растерялся, лицо его вдруг вспыхнуло, он пробормотал: «Хорошо, ладно» — и зябко поежился.
— С тобой пойдет товарищ Сергиенко, — прибавил Тарасевич, движением подбородка показав на приземистого человека в гимнастерке без знаков различия.
Давлят и Сергиенко ушли. Михайлов и Тарасевич проводили их задумчивым взглядом.
— Растревожился чего-то парень, — сказал Михайлов про Давлята.
— Да-а, огорчился, — сказал Тарасевич.
…По узенькой тропинке вдоль неглубокой извилистой балки Давлят и Иван Сергиенко вышли на небольшую укромную лужайку и сели на замшелые пни под раскидистой кроной старого дуба. Вскоре по приказу Сергиенко сюда привели смуглого, заросшего черной щетиной мужчину. Конвоир отошел в сторонку, уселся на траве, держа автомат на коленях и не сводя с пленного настороженного взора.
— Садитесь, — сказал Сергиенко пленному, показав на пенек напротив.
Пленный был нестарым, рослым, плечистым, но из-за того, что горбился и дрожал, поминутно кашлял или шмыгал носом, и из-за позеленевшего от страха лица, черной щетины и опухших, слезящихся глаз казался много старше своих лет. Во всем его облике сквозило что-то жалкое, убогое. Обутый в драные сапоги, в порванном и настолько перемазанном затвердевшей болотной жижей, что не разобрать, какого цвета, обмундировании, он торопливо опустился на пенек и сложил руки на животе. Сперва он сидел, не поднимая головы, потом украдкой взглянул на Сергиенко и Давлята. На лбу его собрались морщины.
— Из каких мест Таджикистана? — спросил Давлят. Пленный вытаращил глаза и разом вспотел. Язык перестал повиноваться ему, он с трудом выдавил:
— К-к-к-кто вы?
— Я тоже из Таджикистана, — ответил Давлят, и пленный сперва поморгал, затем громко всхлипнул и, глотая слезы, размазывая их по лицу грязной, закоростевшей рукой, сбивчиво заговорил:
— Родом я из ошских таджиков. Работал на Вахшском хлопкозаводе приемщиком, попутала жадность, будь она проклята, из-за нее посадили на семь лет. Неправильно принимал хлопок, нарушал… Но я, поверьте, зла не держал, упаси бог! Когда началась война, я сам подал заявление, просил, если поверят, послать на фронт, чтобы кровью смыть вину. Я был под Сталинградом, воевал целый месяц. Не сам сдался в плен, меня взяли. Я был ранен в ногу, сильно ранен, без сознания был, не знаю, как в лагере выжил. Нас заставляли работать. Нога еще болела, а они гнали на тяжелую работу. Там был еще один пленный, тоже таджик, его звали Шо-Карим…
— Как? Шо-Карим? — перебил Давлят. Сердце его гулко и остро забилось.
— Шо-Карим, — шмыгнул носом пленный.
— Откуда он?
— Тоже из Таджикистана.
— Мест, из каких мест?! Ну, района, кишлака?..
— Говорил — из Кухистана…
«Кухистан — значит с горных мест, но сколько, черт побери, этих мест! Вся ж республика горная», — промелькнуло в голове у Давлята, и он нетерпеливо спросил:
— Фамилию хоть знаете?
Пленный издал какой-то горловой звук — то ли всхлипнул, то ли икнул — и, наморщив лоб, виновато сказал, что забыл, вылетело из головы, но сейчас, сейчас, заторопился он, одну минутку, сейчас вспомнит и скажет. Глаза его лихорадочно заблестели, колени и руки тряслись.
— Ладно, рассказывайте дальше. Вспомните — скажете.
— Да, да, я скажу, обязательно вспомню… В лагере я работал не разгибая спины, таскал камни и рубил деревья, рыл ямы, и все быстро, бегом, и думал — умру, молил аллаха, чтобы взял поскорее. В аду, думал, лучше… Не мог больше, поверьте, не мог! — вскрикнул пленный.
Хлюпая и сморкаясь, он рассказал, как однажды привели к офицеру, который был в мундире времен русского царя, и как этот офицер и еще какие-то мусульмане предложили записаться в Туркестанский легион, как агитировали, сытно накормили и как Шо-Карим, записавшись, советовал последовать его примеру, и с чего началась служба в легионе, где и что делали, выполняя задания немцев, пока не докатились до этого черного дня, разгневав, как видно, всевышнего…
— А что с Шо-Каримом? — перебил Давлят.
— Он тоже получил свое.
— То есть?
— Партизаны убили.
— Когда? Где?
— В первый день. Он на мину наступил, в куски разорвало… — Пленный вдруг покачнулся, наклонился вперед. — Я вспомнил фамилию! Шо-Карим Шо-Рахимов. Пронырой был, прости господи, любил кейфовать, задирал нос. Говорил, что раньше работал финагентом…