— Спасибо, Бибигуль. А я уже затосковала в одиночестве… Как вы себя чувствуете? Как глаза?
— Слава богу, вашими заботами теперь и я человек. Спасибо вам, Оксана-апа! — сердечно обняла ее Бибигуль и, обведя комнату прояснившимися, блестящими глазами, сказала: — А где же фотографии на стене? Чего вдруг сняли?
Оксана Алексеевна пояснила, что к Октябрьскому празднику побелить не удалось, так хотят с Шурой к Новому году это сделать.
— Если хотите посмотреть, то пожалуйста, достать из сундука не трудно, — сказала Оксана Алексеевна, бросив вопросительный взгляд на Мардонова.
Мардонов тут же вмешался:
— Сперва попьем чай, остывает ведь!.. Скорая вы, Оксана Алексеевна, и когда успели накрыть стол? Не заметил! — Он рассмеялся. — Что значит женские руки!
— Ой, ну зачем вам было беспокоиться? — сказали в один голос его жена и Бибигуль.
Угощая гостей, выставив на стол и принесенный ими поднос с фруктами и лепешками, Оксана Алексеевна шутливо сказала, что настоящее, по всем правилам, угощение остается за ней.
— Да, вы перед нами в долгу, — без тени улыбки произнес Мардонов.
— Вы это о чем? — округлила глаза его жена. — Другого разговора, что ли, не находите? Зачем вгоняете в краску добрую хозяйку? Вы уж простите его, Оксана Алексеевна.
— За что же прощать? — улыбнулась хозяйка.
— Все равно тот пир уже недалек, — так же серьезно прибавил Мардонов.
— Какой пир? — недоуменно перевела Бибигуль глаза с него на Оксану Алексеевну.
Тут уж Мардонов улыбнулся.
— Ну, если точнее, — сказал он, — то свадьба Шуры и Шакена.
Оксана Алексеевна, зардевшись, подтвердила, что дело идет к этому. Если доживу, сказала она, и позволит здоровье, есть мечта — в первый же день победоносного окончания войны собрать в этих стенах всех друзей и благословить молодых.
Бибигуль чувствовала себя легко и свободно, как в по-настоящему родном доме, и приняла мечту хозяйки как свою кровную, радуясь счастью, которое в недалеком будущем поселится под этой крышей.
Мардонов взглядом дал понять Оксане Алексеевне, что, пожалуй, наступила пора все открыть.
Оксана Алексеевна вытащила из сундука альбом с фотографиями. Бибигуль вновь долго любовалась снимком мужа, на котором он был с Максимом Мочаловым и Мансуром Мардоновым — лихие, боевые мужчины, совсем еще молодые, спаянные одной мечтой и одними стремлениями… Подавив вздох, Бибигуль сказала:
— Да, такими запомнились…
— А эту вы тоже видели, — сказала Оксана Алексеевна, подавая ей с чуть побледневшим лицом семейную кобринскую фотографию.
Бибигуль стала разглядывать, и лицо ее тоже побелело, а сердце оборвалось, и к горлу вдруг подкатил ком, встал поперек, не давая вымолвить ни слова. Она узнала на снимке и Оксану Алексеевну, и Максима Мочалова, догадалась, что молодая женщина их дочь, а ребенок — внук, и именно этот ребенок и молодой военный слева от дочери вызвали приступ острого волнения. Бибигуль закашляла так, словно поперхнулась, и, с трудом прочистив горло, выговорила:
— Кто это? Будто я его видела, да давным-давно…
— Мой зять.
Мардонов помог: он назвал Бибигуль и двух других военных на снимке — Тарасевича и Мартынова.
— А внук похож на отца, не правда ли? — спросил он, не глядя на Бибигуль.
Беспокойство на лице Оксаны Алексеевны выразилось еще сильнее. Но Бибигуль не видела его, она смотрела на снимок, и что-то родное чудилось в лице мальчонки, таращившего огромные черные глазки.
— Он похож на моего Давлята в детстве, — наконец сказала она, и голос ее помимо воли задрожал.
Оксана Алексеевна, вдруг вспомнив, как тосковал Давлят по матери, и какое письмо получил от нее однажды, и все, что говорил о Давляте ее второй муж, Шо-Карим, когда заявился к ним, спросила и тут же отругала себя в душе за вопрос, который сам сорвался с языка:
— Неужели вы смирились с исчезновением сына?
— Я свалилась в горячке, сама искать не могла, — ответила Бибигуль со стоном. — Верила Шо-Кариму, будь он проклят. Я думала: если не как отчим, то хотя бы как дядя… как человек той же крови, родственник… ну хотя бы просто из жалости будет искать даже под землей. — Она вновь простонала от боли, сжавшей сердце. — Если бы знала, где сын, мне было бы легче. Я даже была согласна на то, чтобы узнать, что он погиб, как погибли тысячи других детей. Не осуждайте меня.
Оксана Алексеевна резко встала, задыхаясь, сказала, что никто не осуждает, видит в ней, Бибигуль, жертву подлого, низкого человека, который сознательно обрекал ее на невыносимые страдания.