«Если хочешь стать настоящим человеком, то в каждом деле будь твердым, упорным и смелым. Смелый и честный всегда ходит с гордо поднятой головой. Запомни это, мой бесценный Давлят!»
Ниже Мочалов прочел и такие слова:
«Клянусь, что всегда буду помнить этот мудрый наказ дорогого отца, никогда, пока жив, не забуду! Давлят Сафоев».
Мочалов не стал листать тетрадь дальше, остановился на этой странице, охваченный глубоким волнением. Положив руку на плечо Давлята, он мягко спросил:
— Сам отец записал наказ?
— Сам, — ответил Давлят. — В больнице когда лежал… перед смертью.
— Золотые слова! — сказал Мочалов и, поколебавшись, добавил: — Этот Шо-Карим не стоит ногтя твоего отца.
— А мама? — спросил Давлят, устремив на Мочалова зоркий ожидающий взгляд.
— Не печалься, комиссар-заде, мы напишем маме письмо. Сейчас прямо и садись писать, все расскажи. Я уверен, сынок, она поймет, что тебе лучше быть здесь, чем попасть в когти этому стервятнику Шо-Кариму. Пригласи ее к нам. Или нет, это сделаю я. А ты расскажи о себе. Хорошо?
— Да, дядя Максим, — сказал Давлят и тут же засел за письмо, вывел:
«Дорогая, любимая мамочка!..»
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
— Ну, искал, искал твоего сыночка на земле и под землей, до седьмого неба не осталось дыры, в которую не заглядывал, спрашивал каждого встречного-поперечного. Нет его нигде, что же еще могу сделать?..
Так говорил Шо-Карим в ответ на стенания Бибигуль, которая после его возвращения из Сталинабада снова слегла. Но во внутреннем кармане пиджака у него лежало письмо Давлята, и было оно как бомба, что может взорваться в любое мгновение.
Это письмо привез один из служащих районного отдела дорожно-строительных работ, вернувшийся из командировки в столицу. Мочалов наказывал передать в собственные руки матери Давлята, однако Бибигуль лежала больная, на стук вышел сам Шо-Карим. Другого выхода не оказалось, пришлось отдать письмо ему, довольствуясь заверениями, что жена давно ждет весточки от сына и будет безумно рада. Но стоило человеку скрыться из глаз, как Шо-Карим вскрыл конверт. Уже первые строки привели его в бешенство.
«Дорогая, любимая мамочка! — писал Давлят. — Простите меня за горе, которое вам причинил, но я все объясню, а пока спешу сообщить, что живу в Сталинабаде, здоров и учусь в школе. Я живу у дяди Максима Макаровича Мочалова, и он сам, и его жена Оксана Алексеевна, и дочки Наташа и Шура очень и очень хорошие люди.
Вы помните, мамочка, дядю Максима? Он служил вместе с папой, сильно любил его и ко мне тоже относится как к родному. Мы с ним часто ходим к папе на могилу, украшаем ее цветами. Я всегда помню, каким был папа и как нам было с ним хорошо.
Дорогая мамочка! Я убежал из дома и заставил вас страдать и плакать потому, что у меня не было другого выхода. Шо-Карим мне не нравился с самого начала, а когда он обругал меня, крутил мне ухо и чуть не побил, я стал его ненавидеть. Он злой и противный. Я никогда не смогу называть этого человека отцом и жить с ним под одной крышей. Вот почему я убежал. Вы не беспокойтесь за меня. Я всегда любил и буду любить вас и когда-нибудь приеду. А еще лучше, если бы вы смогли приехать сами. Пишите мне, дорогая и любимая мамочка…»
Читая эти слова, Шо-Карим дергал от ярости головой, кусал губы, дрожал и ругался. Сперва он хотел разорвать письмо на мелкие кусочки и пустить их по ветру, однако что-то удержало его, и, сложив, он спрятал конверт во внутренний карман пиджака.
Когда спустя некоторое время, оглядев свое дворовое хозяйство и чуть поостыв, Шо-Карим вернулся в комнату, Бибигуль встретила его напряженно-тревожным взглядом. Приподнявшись на локте, она спросила дрожащим, ломким голосом:
— Кто приходил?
— Наш работник, из финотдела, — ответил Шо-Карим.
— Послышалось… он вроде называл Давлята…
По лицу Шо-Карима пробежала ядовитая ухмылка.
— Ну совсем как ребенок: тебе про тут, а ты про иву! — махнул он рукой.
Бибигуль застонала, как от боли. Голова бессильно упала на подушку. Из глаз катились слезы, горло перехватила спазма. Ломило все тело, будто впивались в него сотни раскаленных иголок: это ворочался под сердцем ребенок, рвался из отравленной ядом душевных терзаний утробы. Извиваясь на постели, Бибигуль молила о смерти.
Но если раньше Шо-Карим обычно бежал за соседкой или, когда казалось совсем худо, за врачом, то теперь, обозленный письмом Давлята, он хлопнул дверью. Хорошо, что соседка шла проведать сама, они столкнулись в воротах.