В тот день Максим Макарович возвратился из поездки на трассу строящейся дороги чуть ли не в полночь и только утром узнал, что Давлят был «чего-то скучный».
— В школе, что ли, нелады? — спросил он. — Ну-ка, покажь, комиссар-заде, дневник.
Давлят, густо покраснев, исполнил его просьбу. Мочалов внимательно просмотрел дневник, не увидел ни одного «плохо», ни одного «посредственно», возвращая, сказал:
— Молодец! Но чем тогда объяснить плохое настроение?
Давлят опустил голову. Мочалов не торопил с ответом, хотя и надо было спешить — ему на работу, Давляту в школу.
— Дядя Максим… — начал Давлят и осекся. Горло у него сжало.
— Я слушаю, комиссар-заде, — негромко произнес Мочалов, но рука легла на стол, и пальцы сами собой приготовились выбивать мелкую дробь.
— Дядя Максим, я хочу перейти в интернат…
— Что? — на миг растерялся Мочалов; пальцы его пришли в движение, забарабанили. — Тебя кто обидел?
— Нет, дядя Максим…
— Тогда, значит… ну да, тесно стало в нашем доме, вольной пташкой захотелось побыть?
— Нет, дядя Максим, это я… э-э… стесняю вас…
— Гм… — Мочалов глянул на круглые настенные часы с выпуклыми римскими цифрами. — Нам пора… Иди в школу, комиссар-заде, еще посоветуемся. Всякое решение нужно принимать не с кондачка, а как следует обдумав. Пошли… Не знаю, с чего пришла тебе в голову такая мысль, только не спеши, помозгуй еще и еще…
Это Мочалов сказал уже на улице.
Вечером состоялся разговор между мужем и женой, и Оксана Алексеевна встревожилась:
— Уж не отчим ли сбивает Давлята с пути?
— Я тоже подумал об этом, — сказал Максим Макарович. — Но для чего тогда нужна выдумка с интернатом? Он обмолвился: дескать, стесняет нас. Но разве мы дали повод ему для таких рассуждений? Может, Наталья или Шура что ляпнули?
— Ну что ты, Максим! Девочки в нем души не чают. Если поспорят или в помощи и в совете нуждаются, уже не ко мне обращаются — к нему, — тепло улыбнулась жена и прибавила: — Взрослеет он, размышляет, отсюда все и идет. Но, сказать правду, не представляю теперь жизни без него.
— Ты думаешь, я представляю? Как говорится, бог послал готового сына…
Оксана Алексеевна, краснея, отвела затуманивающиеся глаза. Оба раза хотели сына, да, знать, суждены им дочки. Не потому ли так привязалась к Давляту?
— Не хотелось бы и мне терять его, — гудел голос мужа. — Вот скоро каникулы летние…
— Да, да, — встрепенулась Оксана Алексеевна, уловив его мысль, — обязательно надо поехать! Всем вместе.
— Я так и скажу ему. Скажу, что об интернате подумаем после каникул.
— Он согласится? А то мы решаем, а он не посчитается с нами.
— Нет, такого не может быть, он совестливый. — Мочалов выбил пальцами короткую дробь. — А все-таки что-то случилось…
В это время в комнату влетели Наташа и Шура, стали наперебой просить отпустить их завтра, в выходной день, на холмы за тюльпанами. Давлят пойдет с ними, им не будет страшно.
— А мы? — быстро переглянувшись, спросили родители. — Нас-то возьмете?
— Ура! — захлопала в ладоши Наташа.
Шура бросилась отцу на шею, чмокнула в щеку, потом поцеловала и мать.
Назавтра дети проснулись чуть свет. Девочки оживленно щебетали. Давлят сдержанно улыбался. Максим Макарович держался с ним как обычно, Оксана Алексеевна тоже делала вид, будто ничего не знает.
Веселой гурьбой зашагали они на холмы, окаймляющие город с юго-восточной стороны. Дети несли курпачи и палас, Максим Макарович и Оксана Алексеевна — сумки с посудой и провизией. Дорога постепенно сужалась. Остро пахло медвянкой и рутой, блестела на неярком солнце росистая травка, и все чаще попадались алые маки. Чем выше поднимались Мочаловы, тем шире открывался вид на недавно выросший город — юную столицу молодой Таджикской республики, которую в те годы называли седьмой советской[14].
— Красота-то какая! — взволнованно произнесла Оксана Алексеевна. — А был пустырь… Помнишь, Максим?
— Еще бы! — улыбнулся Максим Макарович.
Когда они, молодые рязанцы энтузиасты, впервые попали в эти края, Таджикистан только-только был провозглашен автономной республикой и не имел еще ни благоустроенной столицы, ни нормальных дорог и транспорта. До Термеза они доехали поездом, а оттуда добирались на лошадях и ослах узкими караванными тропами, превратив, как говорят таджики, не одну ночь в день и не один день в ночь, то есть несколько суток. Им сказали: «Вот и столица», — а они, озираясь, увидели несколько старых разлапистых чинар, пыльный пустырь и грязные, обшарпанные дома. Ранней весной, поздней осенью и в зимние месяцы узкие, кривые улочки превращались в хлюпающие болота, в остальное время в знойном, раскаленном воздухе висела густая желтая пыль. На окружающих город холмах и в окрестных камышовых зарослях водились шакалы и волки.
14
Таджикская республика была преобразована из автономной в союзную в октябре 1929 года и стала в братском Союзе ССР по счету седьмой.