Но человеку, окрыленному великой идеей и сознающему себя хозяином страны, по плечу любые свершения. Молодой техник-дорожник Максим Мочалов гордился тем, что ему доводится прокладывать дороги по крутым склонам гор и диким ущельям. И точно так же его молодая жена Оксана гордилась тем, что обучает таджикских детей языку Ленина и Пушкина.
Не раз их жизнь висела на волоске, грозила оборваться или от басмаческой пули, или от повальных болезней вроде брюшного тифа и иссушающей малярии. Максиму Мочалову пришлось, сменив строительный инструмент на боевое оружие, больше трех лет воевать с басмачами в горах Гарма, Больджуана и Куляба. Оксана Алексеевна днем преподавала в школе, а вечерами ходила вместе с санитарами по домам и спасала людей от лихорадки, поила их хинином. Себя ни она, ни он не щадили, боялись только за детей, которых Мочалов и теперь иногда называет горными пташками, так как росли здесь, среди гор, в неимоверно трудных условиях. Когда приехали, Наташе, шел четвертый год, Шуре — второй. Иные, изумляясь, спрашивали:
— Как же вы пустились в такой путь с малыми детьми на руках? С ума сойти!
Кое о чем из пережитого Максим Макарович теперь рассказывал Давляту и девочкам. Удобно расположившись на склоне холма, среди пахучей травы, вокруг скатерти с завтраком, дети восторженно слушали.
— А теперь глядите, — говорил Мочалов, — как разросся бывший кишлак Душанбе, каким прекрасным стал городом-садом! А ведь это только начало. Дайте срок, он будет одним из красивейших городов на земле. Вам тоже предстоит потрудиться. Красота, как и все остальное, создается трудом. Таджики хорошо говорят… Ты знаешь, Давлят, эту поговорку? «Пока не потрудишься, не сорвешь цветок радости».
— Мама по-другому говорит: «Если ищешь радостей, не пугайся труда», — привела Наташа поговорку, как и отец, по-таджикски.
— Откуда вы так хорошо знаете наш язык? — спросил Давлят.
— Трудились, — со смехом ответил Максим Макарович. — Взялись учить, как приехали, чуть не с первого дня, а то были будто глухонемые — ни спросить, ни сказать.
— А я и Наташа всегда знали! — горделиво вставила Шура.
Мать и отец засмеялись. Оксана Алексеевна, приглаживая ладонями растрепанные шаловливым ветерком волосы, сказала:
— Они и вправду заговорили раньше нас. Чем человек моложе, тем легче даются ему языки.
— А что такое кафир? — вдруг спросил Давлят.
Мочалов перебросился взглядом с женой и после недолгой паузы, усмехаясь, ответил:
— Кафир — это я, то есть человек, не верящий в бога. Подхожу?
— А мусульманин? — снова спросил Давлят.
— Гм… мусульманин… В общем-то, это верующий… тот, кто исповедует ислам, учение Магомета, то есть, значит, пророка Мухаммеда… — Максим Макарович снова переглянулся с женой и, кашлянув в кулак, быстро добавил: — Но представь Шо-Карима…
Ни один мускул не дрогнул на лице Давлята, только потемнели зрачки. Он задумался, и даже Шура притихла, недоуменно хлопая глазенками.
Молчание длилось не больше двух-трех минут, но каждая секунда казалась вечностью. Не меняя позы, глядя все так же в одну точку, Давлят проговорил:
— Тогда кафир в тысячу раз лучше мусульманина.
Звонко рассмеялась Оксана Алексеевна, хохотнул Максим Макарович; глядя на них, разулыбались и девочки. Давлят залился краской.
— Я сказал что-нибудь не так?
— Нет, комиссар-заде, нет! Ты не сказал ничего неправильного. Ты только, пожалуйста, не забывай, что верит ли человек в бога и в какого или не верит — это совсем для нас не имеет значения. Мы делим мир на эксплуататоров и пролетариев. С паразитами боремся, угнетенным тоже сообща помогаем. Вот что главное, комиссар-заде, а не то, что человек — правоверный мусульманин, или православный христианин, или, как вот мы с Алексеевной и все большевики, кафиры-безбожники…
По тому, как Давлят слушал, не трудно было определить, что он начнет допытываться до каждой тонкости и его вопросам не будет конца. Но Мочалов подумал: не к месту этот разговор, ведь пришли на холмы с целью растормошить парня, отвлечь от нежелательных дум, а не учить политграмоте. Всему свое время. Сейчас пусть собирает цветы, пусть побегает, поиграет…
— Тебе, комиссар-заде, — сказал Мочалов, — и в школе расскажут об этом, и я, если захочешь, в подходящий момент. Многое можно сказать, разговор выйдет долгий, а поэтому давай отложим его до другого раза. Идите собирать цветы.