— Вам повезло, умными оказались названые родители, — задумчиво произнес старшина.
— Максим Макарович специалист-дорожник, Оксана Алексеевна учительница…
— Мой отец тоже дорожник.
— Он жив?
— Нет, погиб в двадцать первом…
Громче захрустел под сапогами гравий и заскрипели над головой сучья деревьев. День был ярким, ветер теплым, весенним.
— Отца убили в этих местах, на Туркестанском фронте, — снова заговорил старшина. — Он водил бронепоезд… А мы с матерью попали сюда в голодный год. Читали «Ташкент — город хлебный»?
Давлят даже не слышал, что есть такая книга, ему стало неловко.
— Я дам почитать, — сказал старшина. — Очень правдивая книга, будто с моей жизни списанная. Про сирот она, детей-беспризорников и всех, кто, спасаясь от голода, хлынул в ваши края.
— А мать где? — спросил Давлят.
— Мать умерла в тот же год. Как приехали в Ташкент, свалил ее тиф.
— И вы остались один?
— Вольной пташечкой, — горестно усмехнулся старшина. — Днем промышлял на базарах-толкучках и в поездах, ночью отдыхал под забором или в залах ожидания на вокзалах. Таскал в основном продукты, лепешки там, всякие фрукты, особенно арбузы и дыни. Бывало, ловили и били…
Давлят слушал внимательно и думал, что его жизнь сложилась удачнее, ему повезло больше, чем старшине; он не знал одиночества и никогда не был беспризорником: сразу же после бегства из дома, от ненавистного Шо-Карима, он попал в надежные, добрые руки. Если говорить честно, он не испытал и десятой доли того, что выпало старшине. «Ловили и били…» Можно представить, как все это происходило и как было больно, если и теперь еще помнит и рассказывает хриплым, неузнаваемым голосом. Его рассказ вызывает горячее сочувствие и желание сказать что-то искренне-теплое, но все снова, которые приходят на ум, кажутся Давляту слишком выспренними.
— Год беспризорничал, пока не забрали в детдом… — Старшина вздохнул и, глянув на удрученное лицо Давлята, вдруг засмеялся и хлопнул его по плечу. — Выше голову, браток, что было, то быльем поросло, нам с тобой жить да жить еще, как говорится, дай бог, чтоб теперь по-хорошему! Я международную обстановку имею в виду. Не тебе объяснять, что порохом пахнет. Газеты читаешь.
— Интересно, — сказал Давлят, — есть ли наши в Испании?
— Думаю, да — воюют…
— Воюют?
— А что удивительного? Читал ведь заявление товарища Сталина. Ясно сказано, что это не частное дело испанцев, а общее дело всего передового человечества. С тех пор как напечатали, я не видел ни одного кадрового военного, который не просил бы направить добровольцем.
— И вы просили?
— И я, — коротко ответил старшина.
Давлят придержал шаг. Волна восторга захлестнула его, и он, краснея, горячо и сбивчиво произнес:
— Если бы меня спросили, товарищ старшина… спросили, пошел бы я с вами на край света, на выполнение трудного, смертельно опасного задания, то я… я ответил бы «да», ни секунды не колеблясь, сказал бы: «Пойду безо всякого!»
Старшина засмеялся.
— Спасибо, брат! У военных всегда — один за всех и все за одного. Без этого нельзя.
Они вышли к воротам, за которыми шумела улица. Взгляд упал на большие двусторонние часы над воротами. Было семнадцать часов пятнадцать минут.
— Ого! — воскликнул старшина. — Почти час говорили… Да, а почему ты остался в казарме, не взял увольнительную? Выходной ведь.
— Вечером пойду, — ответил Давлят.
— На свидание? — подмигнул старшина.
— В театр, — сказал Давлят. — Один. — И, засмеявшись, предложил идти с ним.
— А что, пошел бы… Какой спектакль?
— «Мятеж» Фурманова.
— Не видел. Ты подожди меня, я быстренько переоденусь, наведу красоту и зайду за тобой.
— Хорошо, буду ждать. Нужно выйти не позже семи… то есть девятнадцати часов.
— В девятнадцать ноль-ноль я у тебя, — сверкнул белыми зубами старшина.
И точно — пришел минута в минуту. В руках он держал книгу.
— Это та, что я тебе обещал. Спрячь, потом почитаешь.
Давлят, взяв книгу, глянул на обложку: «Н. Неверов. Ташкент — город хлебный».
— Спасибо, — сказал Давлят и, сунув книгу под подушку, спросил: — Пошли?
— Идем, — кивнул старшина.
Но не успели они дойти до ворот, как старшину окликнул дежурный по училищу и, подбежав, сказал, что звонил командир роты, просил никуда не отлучаться, дождаться его.
Давлят и старшина в смятении уставились друг на друга, потом старшина вздохнул: