— Вот и лето пришло, — нарушил молчание Давлят.
Егоров поднялся, сунул руки в карманы галифе, подошел к окну, глубоко вдохнул настоянный на цветах и травах воздух и, как бы продолжая мысль Давлята, сказал:
— Да, кончается учебный год…
— Осталось еще два.
— Тоже пролетят незаметно. — Егоров повернулся, сверкнул улыбкой. — Да, брат, не успеем оглянуться, как промчатся эти два года, а там с двумя лейтенантскими кубиками в петлицах примешь взвод или даже роту. Взял бы меня в роту старшиной?
Давлят засмеялся.
…А о смерти матери он узнал в лагерях, вернувшись с тактических занятий.
Максим Макарович и Оксана Алексеевна, решившись сообщить ему горькую весть, правильно рассудили, что там, в лагерях, где день заполнен до отказа, ему будет легче перенести нежданную боль.
В первое мгновение у Давлята потемнело в глазах. Он смотрел на письмо, ничего не видя и не соображая, ощущая одну только страшную тяжесть, и глотал, глотал подкатывавшийся к горлу ком, пока не донеслась, словно откуда-то издали, команда становиться на вечернюю поверку.
После поверки он поделился своим горем с Василием Егоровым и курсантом Тухтасином Ташматовым, который передал ему письмо и был озабочен состоянием Давлята.
— Так уж нам с тобой суждено, — сказал Егоров, не сводя с товарища печального взора. — Мы не насытились родительской лаской, они не увидели, что за люди мы стали. Но тут ничего не поправить.
«Не поправить», — мысленно повторил Давлят, вдруг ясно увидев мать в ту минуту, когда провожали отца на бой с Ибрагим-беком.
А потом Давлят услышал ласковый, чуть певучий, чарующий голос Натальи:
«Мой родной, в твоем горе я с тобой. Пусть твое раненое сердце исцелит наша большая любовь…»
Эти слова были в конце письма.
Много глубокого, искреннего сочувствия увидел Давлят в эти дни, много сердечных слов услышал. Но как жаль, что не достигали его слуха горькие причитания той, которую он в душе любил и теперь оплакивает…
Не умерла Бибигуль. Шо-Карим солгал.
Как и прежде, она начинала и завершала день горючими слезами, и леденил душу ее пронзительный голос, рвавшийся к небесам из маленького дворика за глинобитной стеной:
— Потеряла богатство свое и счастье, упустила милого голубя, сына-сыночка!.. Где ты, гордость моя и надежда, мой родимый несчастный сыночек?!
Соседи советовали Бибигуль устроиться на работу, она и сама пыталась заняться каким-нибудь делом в совхозе, но мешала болезнь, которая по нескольку раз в году укладывала ее в постель на долгие недели. Врачи констатировали истощение нервной системы. Соседки судачили:
— Все от тоски и печали…
— Мало, что потеряла сына, — муж еще бегает…
— С бесплодной женой какой интерес!
— Видно, крепко прогневила бога…
— Ох, соседушки, не говорите так, — заступалась за Бибигуль моложавая вдова Саида-Бегим. — Не теряет она надежды увидеть сына, тем и держится.
Да, тем и держалась. Надеждой жила и верой.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Время и вправду быстротечно, и два года, как и говорил старшина Василий Егоров, пронеслись действительно незаметно, словно слились в одно мгновение, и вот уже пришло то радостное, счастливое утро раннего лета, когда на построении зачитали приказ о присвоении воинского звания лейтенанта и потом повели на вещевой склад и выдали новенькое командирское обмундирование — и гимнастерки не из хлопчатобумажной ткани, которую называли «хб», а из похожей на тонкое сукно диагонали, и сапоги не кирзовые и не яловые, а настоящие хромовые, и хрустящие портупеи, и под стать им блестящие кобуры и сумки с планшетками.
Вечером состоялось торжественное собрание, где им вручали удостоверения личности командира РККА и личное оружие — увесистые пистолеты «ТТ». На собрании присутствовали должностные лица из штаба Среднеазиатского военного округа, в том числе майор Тарасевич, представители партийных, советских и общественных организаций, родственники некоторых выпускников, живущие в Ташкенте или сумевшие приехать на торжество, как и все Мочаловы.
Они появились в зале с двумя огромными букетами ярких, ослепительно красных и нежно-белых роз, которые продавались на всех углах залитого солнцем города. Из-за этих букетов Мочаловы чуть не опоздали на праздник, так как продавец цветов, белобородый плечистый старик, оказался весьма словоохотливым. Протягивая Наталье букет с искрящимися, как алмазы, капельками воды на лепестках, он заговорил по-русски: