Судя по скупым газетным сообщениям, бои на Халхин-Голе шли нелегкие, ожесточенные, и прежде всего в воздухе, но майор Тарасевич был уверен, что японская авантюра будет пресечена.
— Надолго ее запомнят. Не полезла бы Германия, — прибавил он после паузы. — Науськивают… Теперь уже можно не предполагать, как, допустим, после Мюнхена или даже еще два месяца тому назад, нет, теперь точно можно сказать, что англо-французы отдали немцам Чехословакию за обязательство начать войну с нами.
— Но оборачивается-то пока против них, — заметил Максим Макарович.
— Вот именно — пока, — усмехнулся Тарасевич и, закурив, стал вертеть между пальцами погашенную спичку.
Паузы в беседе друзей возникали все чаще, потому что они задумывались над происходящими в мире событиями, прикидывая в уме, как эти события могут отразиться на судьбе страны и на их собственной, на их семьях и на их детях. Оба знали, что капиталистическое окружение вынуждает держать порох сухим и идти на жертвы, отдавать наибольшую часть сил и средств делу укрепления обороноспособности государства. Как скоро удастся обуздать фашистских агрессоров или на какой срок оттянуть войну с ними — на эти и многие другие вопросы никто не мог ответить определенно.
— Да-а, жаль… — протянул Максим Макарович. — Жизнь только наладилась, изобилие только наступает…
— Если удастся сохранить мир, то ли еще будет!
— О том и говорю, Николай… Да возьми наш Таджикистан — как преобразился! Всего ведь десять лет назад с трудом, держась за хвост ишака, пробирались по горным оврингам[18], на которых висели, как слеза на ресницах. А теперь автомобиль бежит до памирских вершин. Замахиваемся на строительство Памирского тракта.
— Строили бы такие тракты, дорогой мой дорожник, побольше да побыстрее.
— Как говорят таджики, «коза заботится о душе, мясник — о сале», — улыбнулся Максим Макарович.
— А ты представляешь стратегическое значение дорог?
— Не такой уж простак…
— Ладно, поговорим-ка лучше о будущем Давлята. Мы намерены оставить его в Ташкенте.
— А в Сталинабад нельзя?
— В отпуск только, — сказал Тарасевич и, увидев, как по лицу друга пробежала тень, добавил: — Э, да ты забыл армейскую жизнь! Военный ведь теперь человек Давлят, нынче здесь, а завтра, глядишь, на Дальнем Востоке.
— Ну, а женится если? — вырвалось у Максима Макаровича.
— Куда иголка, туда и нитка, — ответил Тарасевич и уставился на него, словно спрашивал: «Ты что, вправду забыл или шутишь? Да и чего вдруг заговорил о женитьбе?»
Максим Макарович опустил глаза. Увидев на столе соскользнувший с папиросы майора пепел, ребром правой ладони осторожно пододвинул его к краю, сдунул в подставленную левую ладонь и высыпал в пепельницу, лишь затем глухо промолвил:
— Я Наташку имею в виду…
— Наталью? Они что, поженились?
— К этому идет.
— Так это же здорово, черт побери! Чего же ты молчал до сих пор? — Тарасевич наполнил стопки. — Ну-ка, дружище, поднимем за это еще по одной, авось тогда расскажешь, — засмеялся он.
То, что дружба Давлята и Наташи перерастает в пылкую любовь, первой определила Оксана Алексеевна. Наташа не умела да и не старалась скрывать свои чувства, все было написано на ее лице, и Оксана Алексеевна поначалу отнеслась к этому как к обычному явлению, достаточно хорошо известному ей по многолетней работе в школе.
«Наташа, — думала она, — влюбилась точно так же, как влюбляются все шестнадцатилетние, а эта любовь подобна костру из соломы — вспыхнет и вмиг сгорит».
Но чем дальше, тем яснее становилось, что чувство дочери серьезное и глубокое. Она полюбила, как говорится, однажды и на всю жизнь, той любовью, которая, по слову поэта, «нетленна, словно солнца лик» и «не соловьиное рыданье — немое умиранье каждый миг».
Противостоять ей было невозможно и бессмысленно. Тем не менее Оксана Алексеевна считала своим долгом предостеречь Наташу. Она говорила, что Давлят вырос в их доме, стал полноправным членом семьи, сыном и братом. Стоит ли торопиться с браком? Может быть, сказала она, все-таки подождать три-четыре года, проведя их в разлуке, и тем самым еще раз проверить свои чувства, еще раз убедиться, что они совсем другие, чем прежде, когда жили под одной крышей и ели за одним столом; Наташа эти три-четыре года могла бы продолжать учебу, успела бы получить высшее образование. Время — это решето жизни: оно отсеивает желаемое от действительного, истинное от созданного воображением…