— Кто там? — наконец услышала Бибигуль.
Она увидела в дверях пышную женщину в голубом цветастом халате и в такой же косынке на черноволосой голове. В глаза бросились и карминные губы, насурьмленные брови, спустившиеся чулки на белых ногах… Это была мудира[24], как мысленно назвала Бибигуль хозяйку дома Бустон-хон.
— Ассолому алейкум, — вежливо произнесла Бибигуль, как только Бустон-хон отворила калитку.
Бустон-хон, не отпуская ручку калитки, лениво разжала губы и что-то процедила сквозь зубы: из-за лая собаки Бибигуль услышала только свистящий звук: «…с-с». Мудира, словно нарочно, не отгоняла дворнягу, даже не прикрикнула на нее, всем своим видом выказывая нетерпение.
— Злая у вас собака… — выразительно, с затаенным смыслом, произнесла Бибигуль.
— Да, — выдавила из себя Бустон-хон, словно бы догадываясь, кто перед ней. Переступив порог, она закрыла за собой калитку.
Собака забесновалась.
— Простите, я побеспокоила вас, — сказала Бибигуль.
— Мне не привыкать, — сердито ответила Бустон-хон. — Какое у вас ко мне дело?
— Дело… — Бибигуль в упор посмотрела на нее острым, пронзительным взглядом. — Я жена Шо-Карима Шо-Рахимова…
Щеки Бустон-хон сперва побледнели, потом покраснели, став одного цвета с накрашенными губами. Воровато забегали ее большие, подведенные сурьмой глаза и запылали белые уши, украшенные массивными, в виде ромба, золотыми серьгами.
— Откуда мне знать вашего Шо-Карима Шо-Рахимова?! — вздернув круглым плечом, попыталась схитрить Бустон-хон.
— Того Шо-Карима, из-за которого вы ходили в военкомат. Будто он болеет в вашем доме, у двоюродной сестры, — насмешливо пояснила Бибигуль.
Бустон-хон чуть не сделалось дурно. Она почувствовала себя лисой, угодившей в капкан, покрылась холодным, липким по́том. Бибигуль терпеливо ждала.
— Вы, женщина!.. — хриплым голосом произнесла Бустон-хон. — Не можете удержать мужика — не срывайте зло на других. Если сама упустила, себя и вини.
— Вот тебе на! — развела Бибигуль руками. — Как сорока…
— А ты не суй свой нос, как вонючая кошка! — взвизгнула Бустон-хон так, что остановились прохожие и повысовывали головы соседи.
Бибигуль сумела сдержать свой гнев.
— Не сердитесь, мудира, — сказала она. — Я понимаю вас. Нелегко быть, — и будто влепила пощечину, — вдовой!
Она повернулась и пошла.
Бустон-хон, задохнувшись от ярости, что-то прохрипела вслед, грохнула калиткой и так пнула ногой осипшую дворнягу, что к той снова вернулся голос и она заскулила на всю улицу.
Через два дня Шо-Карим возвратился домой. Бибигуль не сказала ему ни слова. Он сам согрел воду и умылся, сам достал чистое белье и переоделся, а когда попытался заговорить, Бибигуль ушла к соседке Саиде-Бегим.
Только в райцентре, после встречи с товарищем, вместе с которым его призывали в армию, понял Шо-Карим, как коварно поступила с ним Бустон-хон и как из-за этого осрамился перед женой. Но урок не пошел ему впрок: как говорится, он с коня слез, а за стремя держался и теперь пил якобы от обиды, что оказался таким глупцом-дураком.
Бибигуль было все равно. И без того чуть тлевший огонек супружеского чувства окончательно угас. При Шо-Кариме она крепилась, но, оставаясь одна, горько рыдала и снова и снова оплакивала как в воду канувшего сына Давлята, который мог бы быть ее заступником, ее радостью и счастьем… Но земля оказалась твердой, а небо высоким — впустую рыдала она.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Первое, что увидел Давлят, когда очнулся, — белый-пребелый высокий потолок. Белизной сверкали и стены. Белыми были и бинты на правой ноге, которая покоилась, точно новорожденный в пеленках, на мягкой и тоже белой подушке. Комнату заливало яркое солнце. Давлят обвел ее взглядом: койки, койки, ряды коек с ранеными, у одних перевязаны голова и шея, у других — рука, нога или грудь. С одних коек звучали глухие стоны, с других доносились либо храп, либо тяжелое, прерывистое дыхание.
Восстановив в памяти шаг за шагом картину боя, Давлят, однако, так и не вспомнил, в какой момент его шарахнуло минным осколком. В ногу и в руку, как когда-то отца, комиссара Султана Сафоева. Отец был ранен пулей, умер от гангрены. Нет, конечно, ему, Давляту, вряд ли грозит смерть, но, чего доброго, может остаться хромым, выйдет из строя. Демобилизуют по чистой, и что же будет делать тогда на гражданке? Не сядет же на шею Наталье и Максиму Макаровичу с Оксаной Алексеевной, придется овладевать какой-нибудь профессией, то есть, по существу, строить жизнь заново, искать в ней для себя новое место. Обидно…