— Это что, отступать? — вперил взор в связного Давлят.
Связной, голова и плечо которого были перевязаны грязными, почерневшими бинтами, без кровинки на бледном лице, с круглыми воспаленными глазами, мрачно сказал:
— Отступать. Приказ комполка. В противном случае, говорили, не миновать плена.
— Плена? — переспросил Давлят.
— Плена. А это, сказали, как измена родине. Лучше погибнуть в бою.
Да, Тарасевич мог сказать так, это, несомненно, его слова. Но приказ неожиданный, никак не укладывается в голове. Неужели положение действительно такое угрожающее, что приходится говорить о плене? Да и как, каким путем отступать, если вправду кругом немцы?
Давлят глянул на поле боя, где все еще дымились подбитые танки. Тот, который стоял с перебитыми гусеницами поперек дороги, медленно ворочал башней и порой выпускал снаряд из пушки или длинную пулеметную очередь. Уходить лучше всего лесом, но этот проклятый танк на пути, и конечно же поддержат его огнем уцелевшие десантники. А до полной темноты долго, кто знает, как все обернется, пока совсем стемнеет… Людей осталось меньше половины роты, взводные и командиры отделений почти все выбыли из строя, пулеметы разбиты, гранат мало, патроны на исходе. Если десантники навяжут бой, придется не сладко, поэтому надо атаковать самим, надо пробиваться!
Политрук Громов согласился с доводами Давлята. Он только спросил, как быть с ранеными. Давлят глянул на него удивленно:
— Ты что, думаешь — оставим?
— Думаю, как выносить, — ответил Громов.
— Значит, вопрос решен!
Договорились, что Давлят возглавит атакующую группу, Громов — группу прикрытия. Разъяснив красноармейцам обстановку и задачу, Давлят приказал открыть огонь из всего наличного оружия и под его прикрытием вместе с тремя бойцами — среди них Самеев — приблизился к танку. Он вскочил на броню, попытался открыть люк — не сумел. Тогда спрыгнул и, запустив в башню связкой из трех гранат, растянулся на земле, а как только отгремел взрыв, снова оказался наверху. Башню разворотило, люк был откинут.
— Ну, господа, вылазьте! — крикнул он в зияющее отверстие.
Вылез один, раскатисто чихнул.
— Цвайн, драйн… Вылазьте! — вновь крикнул Давлят.
— Капут, — произнес танкист и жестами пояснил, что остальные члены экипажа убиты.
Двое бойцов по знаку Давлята полезли внутрь. Самеев не сводил глаз с немца, который все морщился и чихал.
Мимо пробежал, размахивая наганом, Громов, крикнул, что все в порядке. Дорога в лес была открыта, немецкие десантники почти не отстреливались — торопились унести ноги.
— Ну, что там? — спросил Давлят бойцов, находившихся в танке.
— Сейчас… пулемет снимаем…
«Правильно решили», — подумал Давлят и перевел взгляд на немца.
— Что с ним делать? Немой ведь «язык».
— Отправим в преисподнюю, — живо откликнулся Самеев и вскинул добытый в бою легкий, удобный автомат.
— Эй-эй, Восьмушка, не спеши! Без суда не имеем права.
— Вот те на! — ухмыльнулся Самеев. — Где же нам тут искать прокурора?
Давлят засмеялся.
— Пока не найдем, придется тебе караулить, — сказал он полушутливо-полусерьезно.
В памяти всплыли нужные слова из немецкого языка — проходили в училище, и Давлят повернулся к пленному, который стоял ни жив ни мертв, и старательно выговорил:
— Наме? Форнаме?
Пленный похлопал глазами, облегченно вздохнул.
— О, гут, гут, карашо! — залопотал он. — Я тоже знайт немного русски, господин лейтенант, учим танковой школе. Меня зовут Иоганн, Иоганн Мюллер, господин лейтенант.
Давлят подумал, что фашист учил русский много прилежнее, чем он немецкий, и, пряча досаду, усмехнувшись, сказал:
— Теперь жалеете, что знание языка не пригодится?
— Нет, почему? — вдруг улыбнулся немец. — Пригодилось.
Самеев взорвался:
— Вот сволочь! Ему реветь надо, а он, подлюга, нахально смеется!
Из танка вылезли бойцы, вынесли пулемет и три автомата с запасными дисками. Давлят похвалил их и кивнул в сторону леса, откуда бежал, что-то крича, связист Петя Семенов.
— В чем дело? — устремился Давлят навстречу.
— Танки! Вышли с хутора!..
— Наши как?
— Политрук убит…
— Громов?!
— Он… — с трудом перевел Петя дух. — Командир второго взвода тоже… Многих ранило… Немцы ушли в сторону хутора.