— Все перевернули, ироды, ничего, кроме книжек и тетрадок Августины, не нашли… — Старик помолчал. — Скажу правду, пан офицер: до сегодняшнего дня не верил, как нужно, ни в большевиков, ни в Советы. Думал, что стар менять веру.
— А теперь, когда пришла беда, поверили? — полувопросительно, полуутвердительно произнес Давлят.
— Можно так сказать, пан офицер, — кивнул головой старик и, оправдываясь, прибавил: — Не моя в том вина.
Оказывается, когда обыскивали хату, внучка затаилась в сенцах. Пес Антон углядел ее. Августина захлебнулась криком, старик выскочил и как увидел девушку в лапах у изверга, так позабыл про все на свете, сшиб зверюгу с ног и сорвал со стены ружье, с которым ходил на охоту покойный отец Августины. Он бы непременно выстрелил, да Антон успел выметнуться за дверь.
— А его напарники? — спросил Давлят.
— Тоже удрали, — сказал старик.
— Действительно ироды! — процедил сквозь зубы Давлят. — Вы правильно сделали, пан Юзеф, что скрылись из села.
— Я бы не скрылся… — с болью и горечью в голосе отозвался старик.
Он искоса глянул в ту, сторону, где среди красных метелок плакун-травы ходила внучка, и сказал, что примерно через час после того, как выгнал насильников, его позвали к самому пану Родзинскому. Тогда-то до него дошло, что пан кровопивец и вправду вернулся и что собака Антон, сын пана, приходил проучить его за непочтительность к родителю. Человек, которого послали за ним, посоветовал укрыться на время в лесу, иначе, сказал он, Родзинский с живого спустит шкуру. Что оставалось делать? Закинул ружье за плечо, старуху поручил божьей милости и двинулся с внучкой в лес. Близ опушки их чуть было не нагнали, двое гнались верхом, но он трижды пальнул, и они отстали.
— Так вот что за выстрелы подняли нас ночью, — сказал Давлят и спросил: — Как же попались нашим разведчикам?
— Взяли, — развел старик руками. Впервые за весь разговор улыбнувшись, он прибавил, что, конечно, не давался, но стоило услышать сердитую русскую речь (кого-то укусил, и тот в сердцах ругнулся), как тут же смирился.
Давлят полюбопытствовал, что старик намерен делать теперь.
— Чтобы Родзинский не добрался до моей шкуры, я должен отправить его в преисподнюю, — спокойно ответил старик.
— И это все?
— А разве мало, пан офицер?
— Но убить одного-двух скорпионов — это разве то же самое, что вывести всех ядовитых тварей, пан Юзеф?
Старик призадумался.
— Что же делать? — спросил он потом.
Давлят вернул ему охотничью двустволку и сказал:
— Раз взялись за оружие, надо идти до конца.
— Куда?
— На борьбу с теми, кто хочет сделать нас своими рабами, кто возвращает нам на шею родзинских.
Старик недоверчиво взглянул на Давлята: не смеется ли? Но лицо Давлята было серьезным, губы плотно сжатыми, а глаза смотрели прямо, не мигая, и старик растерянно произнес:
— Да я в мои годы… Ну что я могу сделать один?
— Один и я не многое сделаю. Все, что требуется, мы будем делать сообща.
— Если я смогу… Я готов, пан офицер.
Давлят коротко рассказал, как его рота очутилась в лесу, и спросил:
— Вы, наверное, знаете тут каждую тропинку и кочку?
— Как не знать? Всю жизнь хожу по этим галам и ольсам[26].
Тогда Давлят сказал, что они сегодня, сейчас должны двинуться на восток, на соединение со своими, и он просит пана Юзефа провести их самым коротким путем.
Старик ответил, что он готов стать проводником, но, как уже говорил пану офицеру, советские ушли очень далеко, а поэтому боится, что лесными тропами их скоро не догнать.
— Все-таки идти к цели лучше, чем сидеть на месте, — сказал Давлят.
— Воля ваша, — шевельнул старик плечом. — Кали ласка, пан офицер, дозвольте спросить: когда мы будем идти, днем или ночью?
— Как сложатся обстоятельства.
— То есть когда днем, когда ночью?
— Да, — ответил Давлят и, подождав, не спросит ли чего еще, сказал: — Но вот как быть с вашей супругой?
— О, за свою старушку я не боюсь, пан офицер. Она себя в обиду не даст, — убежденно произнес старик, и Давлят поверил ему.