Вернувшись вместе с ним к бойцам, Давлят приказал снять посты и готовиться к походу. Для помощи раненым он выделил особую группу. Старик попросил разрешить внучке Августине быть в этой группе. Давлят с радостью согласился: желание старика совпало с его намерением. Тем же бойцам он поручил конвоировать пленного.
— А этот ворон откуда взялся? — уставился старик на Иоганна Мюллера своими водянистыми глазами.
— Не хватило сил на далекий полет, угодил в силки, — засмеялся Давлят.
Старик опустил красные, влажные веки и, бормотнув что-то под нос, покачал головой.
Бойцы между тем встали в две шеренги. Давлят быстро и внимательно оглядел строй, в самом конце которого стоял с немецким автоматом на плече дулом вниз Махмуд Самеев, и повернулся к старику:
— Пойдем?
— Можно, пан офицер.
Рота, вернее, все, кто в ней остался, выступили, уверенные, что не сегодня, так завтра, не завтра, так в крайнем случае послезавтра увидятся со своими однополчанами, которые ведут бой на других рубежах.
Но, увы, не все надежды сбываются.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Пассажирский поезд, которым в ночь на двадцать второе июня отправили семьи командиров и в котором ехали Наталья и Султан, фашисты разбомбили под утро, на полпути к Гомелю. Сперва, строча из пулеметов, над составом пронесся истребитель, потом налетели бомбардировщики, и все потонуло в чудовищном реве и грохоте; одни вагоны полетели под откос, а другие, оставшись на рельсах, заполыхали.
Наталья успела схватить Султана и, прижав к груди, выброситься из горящего вагона. Больно ударившись, она покатилась с насыпи, раздирая в кровь тело, пока не ударилась в самом низу о дерево, и на какое-то время потеряла сознание.
Ее заставил очнуться пронзительный плач Султана. Сын кричал из последних сил, он рвался из материнских объятий, однако Наталья не разжимала рук: ей казалось, что иначе Султан сгинет в этом огненном аду.
Горели вагоны, над ними клубился черный дым, едко пахло раскаленным железом, краской и горелым мясом. Наталья понимала: надо отползти подальше от насыпи, — но не могла шевельнуться. Ее тело было словно чужим, она не чувствовала даже боли от ушибов и ссадин, многие из которых кровоточили. Чужим был и язык: вместо слов, которыми хотела утешить рыдавшего Султана, срывались сиплые, свистящие звуки.
Когда самолеты, сделав свое черное дело, улетели, откуда-то набежали люди. Это были крестьяне из ближнего села и, хуторов, стоявших на окрестных песчаных холмах.
Появились и носилки и подводы, кто-то прикатил на дрожках. Над Натальей склонилась пожилая женщина и, тут же выпрямившись, позвала:
— Петро, эй, Петро! Бяжи сюды!
Петр, ее муж, подбежал с носилками, вдвоем они уложили на них Наталью с сыном и понесли в село. Султан продолжал плакать. По-прежнему крепко прижимая его к груди, Наталья застонала.
— Успокойся, доченька, и сына утешь, — сказал ей крестьянин. — Благодари бога, что остались в живых.
Это и вправду было счастьем — не погибнуть под бомбами и не сгореть в огне, как погибли и сгорели многие другие. И двойным счастьем было то, что остался целым и невредимым, отделался только испугом Султан. Случись что с ним, Наталья не пережила бы. А теперь к ней вернулся дар речи, и она стала ощущать боль во всем теле, причем с каждой секундой сильней и сильней.
Крестьяне принесли Наталью сперва в сельский медпункт, где медицинская сестра осмотрела ее раны и перевязала. Пока сестра занималась всем этим, Султан был на руках у крестьянки. Добрая женщина сумела успокоить его. Потом они с мужем перенесли Наталью с малышом в свою хату.
— Погостишь, доченька, пока не возьмут в больницу, — сказал крестьянин и представился: — Меня зовут Петро, жинку — Авдотьей. Она в колхозе дояркой, я — пастухом.
— Спасибо, — с трудом разжала губы Наталья.
Она обвела еще не совсем прояснившимся взором приземистую горницу, стены которой были обмазаны глиной и, как видно, недавно побелены — от них еще пахло известкой. В правой от двери стороне громоздилась печь, в левой стояла большая деревянная кровать с незастеленной постелью. Солнечный свет проникал через два небольших оконца, одно из которых было распахнуто.
Авдотья перестелила кровать, взбила подушки и помогла Наталье перебраться с носилок. Наталье стало неловко, что она занимает постель хозяев, и смущенно попросила прощения.
— Ляжь, ляжь, — сказала Авдотья и, накрывая одеялом, ласково прибавила, что вы́ходила за жизнь восьмерых а р л о в, вы́ходит и ее, г а л у б и ц у.