— Береги гостей, — шепнул Петро, обнимая девушку.
Он взобрался на подводу, взял в крепкие руки вожжи и, причмокнув, тронул лошадь. Подвода затарахтела.
— Добрый путь, Петро! — сказала Агния Астафьевна; вместе с дочерью она простояла на пороге хаты до тех пор, пока подвода не скрылась из глаз.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Вторую неделю шел отряд Давлята по глухим лесным тропинкам, болотцам, оврагам и косогорам, одному лишь проводнику д з е д у Юзефу ведомым путем, но цель по-прежнему была далека. В каком бы месте ни выходили к шоссе или к крупному населенному пункту, всюду видели только безмятежных немцев. Они ехали в танках с открытыми люками, тянулись длинными колоннами на грузовиках, мчались в легковушках и на мотоциклах, располагались в каменных домах и в бревенчатых избах, как у себя дома, обжирались мясом и салом, молоком, яйцами… Глядя на них, можно было подумать, что они уже победили.
Давлят с трудом подавлял терзавшие душу сомнения и страстное желание ввязаться в бой, чтобы взорвать обидное фашистское спокойствие, дать немцам почувствовать, что они рано возомнили себя хозяевами нашей земли.
Но вступить в бой он не мог — это грозило полной гибелью отряда. Патронов в запасе нет, только те, что остались в подсумках и карманах. Выход один: идти на восток. «Будем идти столько, сколько надо, пока не выйдем к своим», — стиснув зубы, говорил Давлят себе и велел продолжать путь.
Каждый день движения стоил отряду неимоверных усилий и давался все труднее и тяжелее. Кончалась еда — сухари, концентраты, консервы. Но это была еще не самая большая беда — подкреплялись ягодами и кореньями. Хуже было, что стали умирать раненые. Первым умер Кружков, тот самый раненный в голову боец, который просил пристрелить его, а наутро скончался другой, с перебитой рукой и изувеченной ногой. Кто-то предложил оставить остальных в ближайшем селе, но Давлят сказал:
— Нет.
— Почему?
— Товарищей не оставим.
Если бы Давлят был уверен, что с ранеными ничего не случится, — немцы не тронут их, — он конечно же последовал бы совету. Но Давлят не был уверен, и уже под вечер сбылись его самые худшие опасения…
Под вечер отряд встал на привал. Неподалеку находилось маленькое село Калиничи, жители которого, как оказалось, прятали в своих хатах несколько тяжело раненных бойцов и младших командиров. Гитлеровцы пронюхали об этом. Нагрянув в село, они погнали и раненых, и тех, кто их прятал, в лощину на окраине, чтобы расстрелять. Это увидела Августина, внучка старого Юзефа, которая пошла по просьбе Давлята в разведку. Припустив со всех ног назад, дрожа от ужаса и задыхаясь от бега, она сказала о предстоящей расправе Давляту.
— К бою! — сорвался с места Давлят.
Он не стал расспрашивать, сколько немцев в селе, — не все ли равно, если речь идет о спасении наших людей.
— Быстрее, быстрее! — торопил он бойцов. — Покажем фашистам, что Красная Армия всегда может защитить свой народ.
К лощине, о которой говорила Августина, тянулись кусты, что существенно облегчало задачу. Самым выгодным было то, что кустарник взбирался на песчаный косогор, с которого лощина должна быть как на ладони. Поэтому Давлят действовал уверенно, не боясь, что их обнаружат прежде времени, и у самого косогора сказал Климу Пархоменко и Махмуду Самееву, чтобы взяли, насколько можно, в сторону с целью отрезать немцам путь к бегству огнем из ручного пулемета. Давлят решил сперва выбить из строя фашистского командира. Красноармеец Максаев, лучший в роте стрелок, шел рядом с ним.
Кусты так и не просохли после утреннего ливня, земля под ними была вязкой. Небо все больше темнело. В лощине коротко протрещал автомат. Выстрелы подстегнули бойцов. Давлята удивило, что автоматные очереди раздавались с далеко не равными интервалами, словно те, кто стрелял, выжидали или, скорее всего, выбирали мишень.
Так оно и было. Фашистские солдаты согнали раненых — одних пинками и толчками, других подтащив волоком — на край большой мусорной ямы и приказали встать в шеренгу. Многие не могли держаться на ногах, поэтому опирались на руки и плечи товарищей.
— Отпустить! Каждому стоять самому! — орал костлявый обер-лейтенант по-немецки, размахивая толстым хлыстом.
Рядом с ним стоял такой же костлявый человек в штатской одежде, с белой повязкой на левом рукаве черного пиджака; он был переводчиком.
Когда, подчиняясь приказу, раненые отпускали друг друга, кто-нибудь то ли от невыносимой боли, то ли от жуткой слабости валился в мусорную яму, и тогда по знаку офицера подходил к ее краю солдат и выпускал в несчастного из автомата короткую очередь.