– Катиного папку нашли, – говорит Стася, а ее подруга повисает у Джона на шее и целует его в губы – я вижу это сквозь ее распущенные волосы и тут же смотрю вниз, на грязные мыски своих ботинок.
– Черт, – отзывается Джон, пытаясь разжать ее руки. – Ну, Вик, ладно…
Ему неловко передо мной, что ли?
– Ага, на болоте. Он там мертвый лежал.
– Рядом валялся его велосипед, – подхватывает Вика и смотрит на меня так, словно именно я на нем и ехала. – И рюкзак. Ни за что не догадаешься, что было внутри.
– Страпон, – неожиданно включается дерганый Илья, но лучше бы он этого не делал.
– Отсоси. Парик!
Илья истерично всхлипывает и принимается ржать, но напарывается на пристальный взгляд Джона и замолкает.
– Это был Катин отец, идиот, – тихо произносит Джон, и этого достаточно, чтобы все резко засобирались на лекцию. Я с облегчением возвращаю Илье толстовку. За нашими спинами переговариваются чуть отставшие Джон и Стася.
– Вечером идем? – Это она.
– Планы изменились. Не получится. – Это он.
– Опять с Викой будешь? – Она.
Джон не отвечает.
– Я вас в прошлый раз видела.
– Стейс, ты за нами следишь, да?
«Стейс» звучит стыдновато, как в тех романах, где главную героиню зовут Николь по фамилии Кузнецова, а влюблена она в Алекса, и все это происходит в местечке вроде Красного Коммунара. Стася догоняет меня и зачем-то хватает под локоть, как давнюю подругу.
– А ты правда из Москвы?
– Пра…
– Класс! Тоже скоро туда поеду, – громко заявляет она и оглядывается. Красивое лицо – тонкое, вытянутое, с чуть раскосыми глазами, но мне мучительно хочется смыть с нее грим и увидеть ее настоящую. Почему-то кажется, что тогда с Джоном у нее было бы больше шансов.
В качестве собеседницы я для нее не существую, но это лучше, чем если бы у меня на лбу висела табличка с надписью: «Сучка убийцы. Стреляй».
– Парик, – говорю я, чтобы хоть немного оживить беседу. – Интересно, что можно делать в лесу с париком?
– Ваще-е! – тянет она, округлив глаза. – Катин папа сразу после похорон пропал. Может, он извращенец?
Слово «похороны» совпадает в пространстве и времени с тем, что мы проходим через гардероб и я снова вижу фотографию с траурной лентой: она стоит на низком столике между двумя скамейками в скромной компании искусственных гвоздик. Чудак с париком и попавшая под поезд староста моей группы – отец и дочь. Все это волей-неволей наводит на размышления о тайнах одной семьи из железнодорожного городка Красный Коммунар, которые, скорее всего, на деле гораздо мрачнее любой моей фантазии.
– Майя, ты идешь?
Я выныриваю из болота, мимо которого катит на велосипеде человек с развевающимися по ветру буклями, как на портрете Моцарта кисти Барбары Крафт. Джон занял мне место рядом с собой и теперь глядит выжидающе. Илья уткнулся в тетрадь на своей галерке – вряд ли он обидится, если я не составлю ему компанию.
– Понравился тебе мой гаер?[4] – шепчет Джон, пока я бесшумно достаю тетрадь и нацеливаюсь в нее ручкой.
– Кто?
– Преля, придворный шут короля Джона.
Средневековье, думается мне. Страдающее. С отчетливым душком наколотой на палку свиной головы. Бедный Илья, за кого тебя здесь держат? Поправ всеобщую глобализацию, сколотили-таки феодализм. И проблемы тут, похоже, посерьезнее, чем формулировки из лексикона моей бабушки.
Я думаю о парике. Возможность думать о парике вместо социального статуса Ильи – это свобода. Возможность думать о чем угодно вместо того, чтобы паниковать по поводу того, что думают о тебе, – свобода в квадрате. Я механически конспектирую лекцию и представляю, как Катя находит у себя дома парик. Ей очень нужны деньги: она только что узнала, что залетела от своего парня (я искоса посматриваю на Джона, который тоже что-то строчит на удивление каллиграфическим почерком, – например, такого). Никаких детей – нет, она сама еще ребенок, а он – тем более, все мнит себя властелином несуществующего королевства. Катя даже знает, где сделать аборт анонимно и быстро, недешево – ладно, вернет, придумает, как подзаработать, того же властелина можно поднапрячь. Но сейчас очень нужно, и срочно, и она трясущимися руками отпирает отцовский сейф (не знаю, был ли сейф у отца Кати, но у моего – был). Открывает, а там – он. Лежит. Напудренный и чужеродный, как мертвый котенок на стуле Романовых в Зимнем дворце. Долбаный парик. «Ты… – раздается у нее за спиной. – Да ты…» Папа еще никогда не бывал настолько зол. В него будто кто-то вселился. Катя выскакивает из квартиры, забыв про деньги. Инстинкт самосохранения гонит ее прочь. Переночевать у подруги – это приходит в голову уже по пути, а лучше к… (я снова смотрю на Джона: он продолжает писать) нему и обо всем ему рассказать – и про ребенка, и…