В ту неделю мы еще куда-то ходили, на футбол в Лужники, в Дом журналистов, в гости к его однокурсникам, и даже однажды целовались на ступеньках у воды, у Бородинского моста, под моим «круглым» домом, но я не приглашала его к себе, и он не стремился со мной уединиться где-нибудь в комнате у Толи в Гнездниковском. Мы просто «гуляли», как школьники, которые «дружат» и боятся прикоснуться друг к другу. В этом было что-то странное. Ну да, мы целовались у реки, но тут же разбежались, распрощались Как будто навсегда. До меня дошла наконец-то горькая истина: «А я люблю женатого». Как песенка из «Дело было в Пенькове». Во всей своей «пеньковой» простоте, в смысле — «с любовью справлюсь я одна…»
Я часто бывала на «Мосфильме». Выбивала аванс, который всё не платили из-за чистых формальностей. Однажды в коридоре ко мне подошел незнакомый человек спортивной наружности и спросил без предисловий: «Вы не играете в волейбол?» Я когда-то играла во вгиковской команде, но неважно играла, в чем сразу призналась. «Может, вы плаваете?» Я в школьные годы плавала кролем, третий разряд, и давно не плавала. Он дико обрадовался. «Выручайте, — говорит, — надо ехать в Ленинград, состязаться с „Ленфильмом“, а все наши девушки по экспедициям. Уже билеты в кармане, а команды не собрать». Он с таким отчаяньем, схватив меня за рукав, упрашивал, что я согласилась выступить за честь «Мосфильма», «Вы кто по специальности? Что-то я вас раньше не видел». — «Я автор, — говорю, — на договоре. Сценарий пишу». «Ну ничего, — он чуть-чуть напрягся, покумекал. — Мы вас кем-нибудь оформим, зарплату получите». Я согласилась не ради зарплаты, от самого слова «Ленинград» сердце обрывалось — «крыша поехала», как теперь говорят. Я не подумала, могу ли проплыть стометровку кролем, доплыву ли вообще. В четырнадцать лет — да, триста метров плавала для разминки, а мне скоро двадцать шесть, и что я скажу маме и что — Ларисе Шепитько, которая неотступно следит, как продвигается сценарий? Сказать, что решила «вернуться в большой спорт» — да кто мне поверит? Начиналась полоса большого вранья.
В Питере нас поселили в какой-то «общаге», и я сбежала к родственникам. Волейболистки откуда-то прибыли, и мне не пришлось позориться, просидела запасной. А плавать кролем действительно было некому. Да еще в открытом бассейне, под моросящим дождиком, в так называемом ЦПКиО. Начиналась промозглая питерская осень, в бассейн летели желтые листья. От одного вида этой темной воды пробирал колотун. С утра я позвонила Илье, мы условились о встрече в каком-то кафе, в центре… Он был нервный, куда-то бежал, я явно не вписывалась в его планы. Спортивный руководитель подбадривал: «Главное — доплыть, как-нибудь, хоть за час, а то получим „баранку“. Ты на них не смотри, у них „подставные“, сейчас мы их снимем…» Он побежал разоблачать «подставных» пловчих, не имевших отношения к «Ленфильму», а мы плюхнулись в холодную воду и поплыли среди желтых листьев кролем. Пятьдесят метров я проплыла в хорошем темпе, а потом стала умирать. Никому не советую. Вот так, без тренировки. «Подставная» пловчиха была далеко впереди, две другие девушки отстали навсегда, может, и вовсе не доплыли, а я доплыла! Каждому случается раза два-три в жизни побывать на волосок от смерти. Вот это был тот самый случай. Как я вылезла и кто меня растирал — не помню. Фальшивую «ленфильмовку» разоблачили, я принесла команде очко!
Мы встретились в неуютном тесном кафе, и Илья мне рассказал сюжет «Непобедимого» — про стареющего, сходящего бегуна на длинные дистанции. Он мечтал снять картину про спорт, сам, как режиссер. А пока — эстонские астрономы уже встали поперек горла, и еще какие-то предложения, планы, дела, дела, дела… Я была тут явно некстати. Глаза у него бегали, разбегались. К нам кто-то подсаживался, и один человек, маленький, усатенький, засиделся, они давно не виделись и болтали помимо меня. А когда мы встали — уходить, зашуршали своими «болоньевыми» плащами, приятель этот вдогонку спросил: «Ну как там Эйбутина, все в порядке? Когда ждете прибавления?» Илья ответил, что скоро, и всё в порядке.
Мы вышли под моросящий дождик. Я была этой новостью так ошарашена, что вопросы застревали в горле. Да и вопросов не было, все объяснилось: у него беременная жена, и ей скоро рожать. И он даже не делает вид, что рад моему приезду. Доплыла, идиотка. Разговоры сами собой сворачивали на надежные литературные тропы. Про жену удалось узнать, что она из Каунаса и не любит Тургенева. Зато можно в тряском трамвае обсудить, религиозный ли писатель Достоевский. На набережной Фонтанки мы старательно отворачивались от лестниц, ведущих к воде. Помню, как он уходит по лужам, быстро, косо, одно плечо выше другого. Уходит навсегда.