В свое время сенсационные сообщения о подвиге экипажа Перова, спасшего от неминуемой гибели группу бельгийцев в Антарктиде, облетели весь мир; по возвращении Перов принял из рук королевы высший бельгийский орден и вообще «стал своим в августейшей семье» — среди спасенных был принц де Линь; забавна дальнейшая судьба этой награды. Время от времени к Перову обращались из крупного музея с просьбой временно предоставить редкий орден для очередной экспозиции; Перов, человек покладистый, соглашался, и за орденом приезжала миловидная сотрудница музея. В конце концов супруга Перова, которой визиты красавицы не доставляли особого удовольствия, в сердцах сказала: «Отдай ей этот орден совсем, нечего сюда приезжать!» Перов так и сделал, и теперь, когда его приглашают либо в Бельгию, либо на приемы в бельгийское посольство, берет в музее свой собственный орден под расписку!
Перов много и охотно мне помогал, равно как и бывшие члены его экипажа Владимир Васильевич Афонин и Борис Семенович Бродкин; долгими часами рассказывал мне случаи из своей летной жизни Михаил Григорьевич Завьялов, тот самый, который эвакуировал с Новолазаревской группу Гербовича, используя в качестве ледового аэродрома айсберг; делились своими воспоминаниями старейшины полярной авиации Марк Иванович Шевелев и Илья Павлович Мазурук, а Михаил Алексеевич Титлов до мельчайших подробностей припомнил, как при вынужденной посадке сел «на брюхо», когда его самолет обледенел… Словом, еще до полета на Северную землю я точно знал, что происходило с самолетом, вынужденная посадка которого должна была стать завязкой повести.
Оставалось окунуться в атмосферу Арктики, разработать сюжет и садиться за письменный стол.
Не могу не признаться в одном своем недостатке. Честно говоря, «окунаться в атмосферу» железной необходимости не имелось: на Северной земле я бывал не раз и знал, что ничего особенно нового там не увижу (ошибся, да еще как!). Но давным-давно, только начиная работу в литературе, я вбил себе в голову, что без «окунания» у меня ничего не получится, и перед тем как что-то писать, всякий раз отправлялся глазеть на место действия. Недостаток воображения? Наверное. Поэтому я с некоторой грустью думаю о том времени, когда стремление попасть на место действия вступит в антагонистическое противоречие с возможностями моего организма и путешествовать придется только мысленно, листая специальную литературу и до рези в глазах всматриваясь в потолок — в призрачной надежде собрать с него чахлый сюжетный урожайчик.
Впрочем, в данном конкретном случае полет на Северную землю был оправдан: дело в том, что на одном из островов архипелага, на острове Октябрьской революции, находится гигантский ледник — купол Вавилова, на куполе — полярная станция, а ее начальником в то время был Василий Семенович Сидоров. К нему-то мы со Львом Васильевичем Череповым и направлялись.
Как-то для себя, для внутреннего пользования, я мысленно выковал цепочку, звенья которой символизировали людей, устроивших мою полярную судьбу. Вот они.
Повесть «У Земли на макушке» была написана после того, как Марк Иванович Шевелев отправил меня в Арктику; там, на СП-15, я познакомился с Алексеем Федоровичем Трешниковым, который два года спустя отправил меня в антарктическую экспедицию — за «Новичком в Антарктиде»; не пожертвуй Василий Сидоров мешком картошки (эквивалент моего веса) и не возьми меня на станцию Восток, не было бы «Семидесяти двух градусов ниже нуля», «В ловушке» и «За тех, кто в дрейфе!»; в Мирном, в глубоко зарытом в снег домике, начальник экспедиции Владислав Иосифович Гербович за несколько часов рассказал столь драматическую историю, что мне осталось лишь написать «Трудно отпускает Антарктида»; дружба с Лукиным породила «Точку возврата» и побудила сесть за это повествование; ну и один из ближайших моих полярных друзей Лев Черепов не только стал моим постоянным консультантом, но и навел на идею «Белого проклятья». О Владимире Васильевиче Панове, который подарил мне идею «Одержимого», я уже говорил.
Во сколько раз «сто друзей» лучше «ста рублей»?
Я бесконечно благодарен этим людям, но самое большее, что смог для них сделать, — это посвятить им полярные повести.
И в заключение этой маленькой главки — о человеке, который стал моим спутником.
Со Львом Васильевичем Череповым мы познакомились еще во время плавания в Антарктиду, потом сблизились на станции Восток, куда Лева прилетел из Мирного, чтобы заменить заболевшего механика-водителя санно-гусеничного поезда, потом вновь встретились в Мирном, откуда я уходил на «Оби», и с той поры как минимум два-три раза в месяц встречаемся в Москве — вот уже пятнадцать лет. В прошлом кадровый офицер инженерных войск, Лева ради Антарктиды и Арктики прервал военную карьеру, отрастил невозможную в армии густую рыжую бороду и работает в системе Гидрометслужбы, где организует экспедиции в полярные широты. Невысокого роста, с голубыми, наполненными неистощимым любопытством глазами, Лева широк в плечах, атлетически сложен и невероятно силен: когда при встречах он с чувством обнимает, это бывает опасно (после одной такой встречи я две недели провалялся в постели с помятым костяком, а свою любимую тещу Серафиму Алексеевну Лева, вернувшись из Антарктиды, облапил так, что сломал ей два ребра). Поразительно доброжелательный, Лева охотно помогает каждому, кто лишь заикнется о своей принадлежности к великому племени бродяг — полярных, морских, воздушных, сухопутных. Бывает, что доброта и присущая Леве доверчивость крепко его подводят, но куда чаще друзья эти качества ценят, и очень высоко. Я, во всяком случае, более самоотверженно-доброго человека не встречал.