— Да нет, решительно ничего… — сказала она. — Это все ваша щетина. Она ужасно колется.
— Правда, я забыл побриться сегодня утром. Если она вам действительно мешает, я могу…
— Пожалуйста, сделайте это, а то мне все же неприятно.
— Хорошо… Увидите, какой я послушный!
Он тяжело прошел к умывальнику, намылился над ним и смочил лицо. «Она права, — подумал он. — Эго действительно не очень приятно. Я должен был подумать об этом раньше».
Он снял рубашку и остался в майке. Из-под нее на груди торчала кустистая черная шерсть. Роллэн выдавил на влажный помазок пасту для бритья и принялся накладывать белую пену на лицо. Позади он услышал легкий радостный вскрик. Урсула соскочила с кровати.
— О! Постойте, я сама вас побрею. Мне ужасно это нравится! Сядьте здесь.
Жерард Роллэн с восторгом повиновался. Девушка наполнила водой тазик, поставила его на стол и начала с упоением покрывать пеной щеки и подбородок Роллэна. Вторую руку она положила на его затылок и запустила пальцы в волосы. Легкое давление на затылок взволновало его еще больше, и он не смог противиться желанию слегка погладить ее бедро.
— Имейте терпение, — сказала она. — Скоро вы сможете делать все, что пожелаете.
Урсула схватила бритву и восхитилась ее красотой. Она провела пальцем вдоль лезвия, потом повернулась к Роллэну и с удовольствием приступила к работе. Она аккуратно повязала салфетку вокруг его шеи. Он был на вершине блаженства. Бритва легонько скользнула по коже, как бы лаская. Перед его глазами чуть подрагивали белые, восхитительные, упругие груди. Он тронул одну. Урсула слегка откинулась назад с приглушенным смехом.
— Осторожнее, — сказала она, — я могу вас порезать.
Лезвие продолжало гладить его лицо. Иногда девушка ополаскивала его в тазике, чтобы отмыть от пены и волосков. Жерард Роллэн, сидя слегка согнувшись на кровати, чувствовал себя необыкновенно счастливым. «Какое это наслаждение, — возбужденно думал он. — Пикантная история, если ее рассказать». Но кому? У него нет друзей. Лишь несколько шапочных ресторанных знакомых.
Урсула закончила брить щеки и подбородок и теперь приступила к горлу. Рука ее все время лежала на его затылке. Только теперь лежала более жестко, чем прежде, как будто девушка боялась, чтобы голова не откинулась назад. Лезвие медленно двигалось взад и вперед. Жерард Роллэн почувствовал, как ноготь вонзился в жирную складку его затылка. Это уже было малоприятное ощущение, но он ничего не сказал, боясь показаться смешным. Он подумал, что, может быть, его страсть передалась ей, иначе отчего она так дрожит и волнуется. Он слышал, что есть женщины, которые в безумии страсти расцарапывают спину своего любовника. Может быть, она из таких? Но что же будет тогда, когда они предадутся любви!
Постепенно в нем стала нарастать смутная тревога. Нет, скорее не тревога, а какое-то легкое сомнение. Ощущение блаженства пропало. Лезвие скользило теперь по его шее. Но можно сказать, что оно двигалось не так плавно и нежно, как будто рука, водившая бритвой, стала тверже и сильнее давит. Дурнота вдруг подступила к горлу. Он почувствовал, что в комнате действительно нестерпимо жарко. Волосы взмокли, и на лбу выступили крупные капли пота. Да нет, ерунда, глупые мысли! Что он вообразил? Он смотрел, как ее груди подрагивали перед ним. Странно, только что они были подобны плодам, были символом цветущей весны, а теперь стали холодными, жесткими, почти мраморными, как грудь статуи. Лезвие по-прежнему щекотало горло, которое поднималось и опускалось, потому что Жерард Роллэн с трудом сглатывал слюну. Было очень неприятно чувствовать, как сталь скребет по шее. Поистине, этот страх — глупость! Они вместе посмеются над ним потом. Он ей скажет: «Знаешь, я ужасно испугался, когда ты меня брила». Да, он обязательно ей в этом признается. Тогда она рассмеется и обнимет его.
Теперь уже все ногти ее руки впились в затылок. Он подумал, что это уже переходит все границы. Могла бы быть и поосторожней. Жерард Роллэн открыл рот, чтобы сделать ей замечание, но голосовые связки отказывали ему. Изо рта вырвался лишь скрипящий, кашляющий, задыхающийся хрип. Он поднял на нее глаза. Но… что это? Он увидел окаменевшее лицо, застывшие глаза, и вместо нежного овала лица выступающие скулы и крепко сжатые челюсти. Мгновение они смотрели друг другу в глаза. Рука, державшая бритву, замерла. Все остановилось. Как в кино, когда пленка перестает крутиться, и на экране застывает неподвижно один кадр. Было тихо, лишь слышалось негромкое жужжание электрического радиатора. Он понял, что сейчас неминуемо произойдет. Он хотел захрипеть, но не мог и этого.