Я все это время почти не дыша сидела в глубоком кресле, старясь себя сдерживать, чтобы не приближаться к столу. Я понимала, что только помешаю, но сидеть вот так было невыносимо. Ганс, бледный и расстроенный, застыл статуей в углу возле двери, тоже не сводя глаз с лежавшего без движения графа.
— Готово! — произнес Трисмегист, закончив реанимационные мероприятия.
Затем тяжело вздохнул и принялся снимать тонкие перчатки, как нейрохирург, только что прооперировавший смертельно больного.
— Что сейчас делать? — наконец-то я могла вскочить на ноги.
— Его надо поместить в чистое помещение, обрабатывать рану, кормить бульонами и ждать, когда очнется. — монотонно давал наставления Трисмегист. — Думаю, ваш дом для этого подойдет идеально. Там множество слуг, будет кому за ним присмотреть.
— Я сама за ним присмотрю, — произнесла я. — Буду делать все, что потребуется.
— Ну-ну, — чуть насмешливо откликнулся Трисмегист. — Ваше дело, конечно. Но предупреждаю, что осуществлять некоторые процедуры вам будет не слишком приятно.
Я непонимающе посмотрела на него.
— Ну, естественные нужды, — нетерпеливо пояснил лекарь и выразительно посмотрел на Ганса.
Тот словно очнулся и поняв, о чем речь, быстро закивал:
— Конечно, безусловно, этим займусь я.
Я чуточку смутилась. Об этой стороне ухода за больным я как-то не подумала.
— Больного держать в тепле и чистоте, — на прощание сказал Трисмегист. — Первое время я буду навещать его.
Он вытащил из кладовки носилки и вдвоем с Гансом они доставили раненого в карету. Я шла следом, думая: ведь надо предупредить Трисмегиста, что его возможно скоро арестуют. Но я так боялась… Боялась, что он моментально отчалит обратно в Хасадское королевство, оставив графа умирать. Ну и меня тоже приговорив заодно.
— Я знаю, что за мной скоро явятся, — произнес Трисмегист, когда я уже заносила ногу, чтобы сесть в карту, так и не решившись ничего ему рассказать. — Поэтому спрячусь. Но навещать больного буду, как и сказал. По ночам.
Я кивнула, покраснев. Все-таки надо было самой сказать ему, а то сейчас лекарь будет думать, и справедливо, что я утаиваю от него информацию.
— Откуда вы знаете? Маму уже взяли, маркиза Агастьяна тоже. Кажется, они в тюрьме, — прошептала я.
— У меня свои источники, — усмехнулся Трисмегист. — Намекну только, что многие знатные особы, приближенные к королю — мои давние клиенты.
Ясно. Что ж, это хорошо, что он уже знает. Будет время принять меры.
— Вы меня застали вовремя, — продолжил лекарь. — Я ведь черед двадцать минут собирался уже убраться в одно укромное местечко… Ну, не будем терять время, до встречи.
Он помахал мне согнутыми длинным пальцами, затем и быстро развернувшись, зашагал к лавке.
— Давай, Ганс, — стукнула я по стенке кареты. — Только осторожней.
До дома мы добирались полтора часа, хотя располагался он недалеко. А все потому, что трясти раненого было нельзя. Я до смерти боялась, что свежезашитая рана откроется, и швы разойдутся. Однако ничего такого не случилось, граф был доставлен в мой дом во вполне целом состоянии.
Едва мы подъехали, как забегали слуги, все оживилось, и вскоре раненый был помещен в апартаменты покойного Октавия — в противоположном от моей спальни крыле дома. Здесь было самое удобное место: окна выходили в тихий сад, а покойный «батюшка» отличался любовь к роскоши, даже матрас на его кровати был каким-то особым супер удобным, набитым пухом редкого заморского зверя виверна.
В неустанном уходе за раненым прошло три дня, я почти не спала. Сведений от матери не поступало, и на исходе третьих суток я решилась завтра поехать к Арону Нидану. Прорваться к королю у меня шансов не было, уже пробовала: едва я подъезжала ко дворцу, как стража тут же разворачивала мою карету, даже не давая возможности въехать во двор.
Граф в себя не приходил. Время от времени он что-то бормотал бессвязное, но на этом все. Глаз не открывал, почти не ел.
Трисмегист исправно посещал его, как и обещал, по ночам. Но ничего обнадеживающего сказать не мог.
— Надо ждать, — только и слышала я от него всякий раз.
После чего, сокрушенно качая головой и сделав очередную перевязку, лекарь скрывался в ночной темноте. Кроме того, всякий раз он напоминал мне о скорейшей необходимости произвести обмен телами, но лучше бы этого не делал. Все было и без того слишком сложно для меня одной. И почти никакой поддержки: все, кто мог эту поддержку оказать, были сейчас далеко, в тюрьмах или без сознания.
К утру четвертого дня я было в настолько разбитом состоянии, что в себя меня привели только пара чашек крепчайшего кофе без молока.