Утром, протрезвев, муж содеянному ужаснулся, да только было поздно. Счастливая лла Ниахате уже собрала вещи и в тот же день ушла из дома. Вернулась к старой свахе, была ей предана всё то время, пока старуха жила. Даже вела дело, когда её учительница слегла и больше не вставала. Два года преданно ухаживала за старухой, а когда та наконец умерла — продала дом и всё имущество, уехав из села в самую глушь, о которой только слышала на своём веку. То есть в Одакво.
Как она и думала, свахи там отродясь не бывало, так что лла Ниахате пришлась в городе ко двору. Впрочем, любому человеку, готовому помогать другим людям, обычно радуются. Лла Ниахате поначалу снимала комнату, но довольно быстро купила дом и зажила в нём в своё удовольствие. Завела помощницу, честно обучала мастерству, как её саму когда-то старая лла Акубе. И всё бы было хорошо, если б не этот несносный хха Афуоле! И идёт ведь прямо посреди улицы, не жарко ему, и не обойти ни слева, ни справа!
Рассерженная лла Ниахате поспешила навстречу кузнецу. Когда она поравнялась с ним, хха Афуоле поклонился и пробормотал:
— Думела, почтенная лла. Мне бы... поговорить.
Такая застенчивость в исполнении могучего мужчины другой женщине показалась бы донельзя умилительной. Но только не лла Ниахате! Она упёрла руки в бока и грозно вопросила:
— О чём ты хочешь поговорить со мной, хха Афуоле? Хочешь, чтобы я подобрала тебе приличную одежду?
Кажется, кузнец немного испугался. Он судорожно втянул воздух в широкую грудь и замахал руками, точно небольшая мельница:
— Нет-нет, что ты. Что ты, лла, я знаю, куда идти за одеждой. Но мне бы... ну...
— Ну? Говори уже, не видишь, что я тороплюсь?
— Жену, — выпалил кузнец, отчаянно смущаясь. — Жену бы мне. Вот.
Странное дело, но у лла Ниахате что-то сильно заныло в груди. С чего бы это, спрашивается? Она же сваха, её дело — сводить вместе людей да радоваться! Наверное, просто пожалела ту несчастную, которая выйдет замуж за хха Афуоле. Виданное ли дело — муж чуть ли не голышом ходит! Ох, придётся же бедолаге поработать ножницами да иглой!
— Жену, значит... — протянула лла Ниахате, и кузнец закивал в ответ:
— Да, лла, именно. Жену. Самую хорошую.
Ишь ты, ещё и самую хорошую! Чего удумал!
Но лла Ниахате закивала, словно кузнец высказал правильную и нужную мысль.
— Жена — это хорошо, хха Афуоле. Жениться каждый мужчина должен, а такой статный да видный, как ты — тем более. Жениться, деток завести, род продлить... Только чего ж ты, хха Афуоле, в таком виде да посреди улицы к свахе с этим важным делом подходишь? Неужто родители тебя не учили порядкам, исстари заведённым в славной Гхайнне? А? Ну скажи, скажи — учили?
Хха Афуоле съёжился, словно не на улице стоял, а на армейском плацу, и пороли его сейчас нещадно.
— Прости меня, почтенная лла. Я действительно... забылся. Солнце в голову ударило. Я завтра зайду, можно?
— Нельзя, — строго отвечала лла Ниахате, а когда у кузнеца удивлённо расширились глаза, добавила: — Нельзя в полнолуние. Дурной знак. Послезавтра заходи.
И немного покривив душой, добавила:
— Послезавтра рада видеть буду. Только по-приличному заходи. Оденься хоть, а не как сейчас...
Не договорила и пошла дальше по улице, не слушая сбивчивых заверений кузнеца, что послезавтра он сделает всё по правилам. Крокодилу, живущему в реке, ясно: ничего кузнец по правилам не сделает. Глупые люди на такое неспособны.
И подумать только: ещё вчера, да чего там — сегодня даже хха Афуоле казался городской свахе человеком разумным и в общении приятным! Сейчас лла Ниахате всем сердцем не любила наглого выскочку-кузнеца. Жениться, удумал тоже! Да кому он нужен, такой...
Такой красивый, внезапно подсказало сердце, и лла Ниахате сбилась с шага. Красивый? Ой, тоже мне красивый, словно мерин сивый! А сердце продолжало отстукивать в такт: «Кра-си-вый, кра-си-вый...»
Да даже если и красивый — что с того? И вообще, не до него сейчас. Подыщет она ему жену, подыщет. Даже самую лучшую, если заплатит хорошо. Но не сегодня. И не завтра. Сегодня у неё другое дело — с дочкой барабанщика разобраться.