- Виват Фидель и коммунисты! Интернационал!
Он повыкрикивал еще много других хороших патриотических слов. Но тут случилось непредвиденное. Солнышкина вдруг окружили люди в чужеземной военной одежде, скрутили, вытащили с корабля, и сунули в красивую иностранную машину. Везли его недолго. Там ему растолковали, что он вовсе не на Кубе, а в Бразилии, и режим здесь отнюдь не коммунистический, а совсем даже наоборот. Лаконично объяснив, как он влип, поинтересовались фактами биографии и всякими датами, в которых Леонид плохо ориентировался. И он честно признался, что в математике с детства не силен и цифры для него навроде китайских иероглифов, туманны и загадочны. А вот о смещении пространственно-временных рамок, точках отсчета и инопланетянах у него есть собственная теория.
И он принялся было ее развивать, но тут взгляд его упал на сочный натюрморт в сытной раме цвета буковинской кобасы... Солнышкин проглотил слова, сглотнул слюну, и впал в состояние, близкое не то к медитации, не то к обмороку.
Когда его накормили местной пищей и угостили винами (поразившись необычной вместимости советского желудка), то Леонид, прослезившись, азартно заговорил о замечательных своих земляках, которые столь возлюбили ближнего своего, что не могут без него обойтись и аж ночами собираются возле магазинов - общаясь, составляя списки фамилий и рисуя на ладонях цифры... Он и дальше говорил о загадочной советской душе, способной на штуковины, непостижимые даже для самих советских граждан, он вещал и в машине, когда его везли на специальную фазенду санаторного типа, чтобы отдохнул и наелся (иначе невозможно работать, нервный какой-то), он рассуждал об этом с прислугой, ни слова не понимавшей по-русски, и с самим собой, уплетая нежное манго и потягивая виски без содовой.
Это особое желудочно-душевное состояние уже стало переходить в привычное за несколько недель кайфа, но тут опять какая-то высшая сила вторглась и все поломала.
Да какая там сила, просто-напросто второй Солнышкин, переодетый дамой и сильно голодный, нахально возник, сел за стол, тяпнул виски и произнес дурацкую фразу:
- Ты извини, приятель, но, во-первых, я, понимаешь, перепутал, кто из нас я, а кто - ты. Подскажи, дружище, а то просто жуть, извини-прости.
- Пошел ты! - недовольно буркнул этот Солнышкин, и попытался отодвинуть от пришедшего стол. Но мебель здесь была массивная и тяжелая.
- А как же быть? И вообще. Я, понимаешь, извини-прости, пробирался к нашим на Кубу, а попал сюда в лапы разведки, хорошо еще, коммунисты успели похитить, теперь я с ними в подполье. Вот потому тебя и приняли за резидента. За умение раздваиваться, приятель, - продолжал второй, налегая на пищу.
- Вот как, приятель? Извини-прости. Не думал. - ("Гад, ух как жрет на халяву").
- Понимаешь, они нашли какую-то грамоту Ельцина за героизм на баррикадах, и полагают, что это наша с тобой. Другая фамилия их не смущает, а наоборот. Они считают, что наши власти через тебя экспортируют в Бразилию международный коммунизм и готовят здесь переворот, - растолковывал второй, судорожно заглатывая непрожеванные куски. - В посольстве неприятности, получено сообщение оттуда, что, дословно: "Этот придурок компрометирует, надо убрать". Так...
Солнышкин-этот никак не мог уразуметь, какие-такие "наши власти" и какое еще посольство, о Кубе ли твердит второй Солнышкин или о бывшесоюзных деятелях, то бишь деятелях Бывшего Союза, или еще о чем. "Да хрен с ним", подумал он наконец, так как находился в последнее время только во власти желудка.
А второй продолжал:
-Так что бразильские коммунисты решили тебя спасти. Вот тут женское платье, парик, держи вот, за углом ждет спортивный автомобиль, давай, ну! Торопись!
- Не хочу! - ("Как же, держи карман. Халявщик".)
- Бежим, время в обрез.
- Куда? - ("Еще чего", зло подумал Солнышкин-первый, совсем забыв про все христианские заповеди, так нравившиеся ему раньше).
- Домой, на Родину. Вот шмотки, торопись.
- Чепуха. - ("Сам туда канай").
- Конец. Уже идут! — Солнышкин-женщина метнулся к окну. — Убирать идут, пойми!
Тут Леня-первый вдруг испугался и суматошно стал напяливать женское платье, колготки, туфли. Нахлобучил пышный парик.
Другой тоже достал из сумки "скальп", быстро пристроил на башке, да еще сноровисто подпудрился. Потом вдруг обмяк, забормотал:
- Ой не могу, ой не могу...
И опять стал набивать рот остатками балыка.
- Тьфу, прорва ненасытная! - выругался этот Леонид. — Не суетись, они нас не узнают. Мы теперь мамзели, или как по-ихнему? Мучачи, что ли.
В дверь вошли.
Солнышкины хихикнули и затянулись гавайскими сигарами. В голубом никотиновом мареве они загадочно ухмылялись. Вошедшие захлебнулись дымом, закашлялись. Что-то сказали не по-русски. Прошли в другие комнаты. Один из них притормозил на пороге и, обернувшись, процедил:
— Пьяные шлюхи.
"Знакомый язык", подумал Солнышкин-резидент. "Чистый московский выговор. Земляк, что ли? Спросить надо бы, давно ли оттуда, и как там, на Родине?"
Но вылезать из глубокого мягкого кресла и рыскать в поисках земляка в шестидесяти восьми комнатах не хотелось...
Тянулась бесконечная сиеста, и Солнышкиным, размякшим от обильной выпивки и еды, сладко кемарилось...
Когда бразильские коммунисты захватили фазенду, то хмельной Солнышкин-резидент по тайным каналам, через Израиль и ряд других мелких государств, был переправлен в Москву - с доставкой на дом. Там он долго еще не мог очухаться, выкрикивал что-то не по-русски и требовал прислугу... Другой Солнышкин навсегда остался в солнечной Бразилии, став впоследствии крупным политическим деятелем.
7. Птеродактиль.
- Штрафную им, штрафную! - шумно встретили пришедших, и налили в чашки самодельной бурды. - Ух, девочки, цветочки вы наши! Валентина, где такой свитер добыла?
- Да где ж, сама связала.
- А заказы берешь?
- Она не заказы берет, а минеты... Ой, Солнышкин, и ты здесь? Говорят, в Бразилии побывал? Ну как там, чего привез? Ты бы хоть прибарахлился бы, что ли, костюм бы себе купил, а то как этот...
- А разве с костюмом вам лучше, чем со мной? - спросил Солнышкин. - Помните, Сергий Радонежский говорил: "Под златотканою одеждою часто скрывается невежественное и злое сердце, а под рубищем - великий ум и добродетель".
- Мне он этого не говорил.
- Ну, естественно, он давно жил.
- Тем более. Я не такая старая.
- А сколько вам?
- Иди ты.
- Куда?
- На Птичий Рынок. Купи цыпленка, живого.
- Зачем?
- Вырастет, яичко снесет, не простое, а златотканое.
- И то! - с чувством сказал Солнышкин.
Его вдруг потянуло на воздух, в радостную суету Птичьего Рынка, где он не был с самого своего возвращения из-за кордона.
В прихожей из чьей-то сумки торчала диковинка - непочатая бутылка можайского молока. Леонид удивился: целая, не распечатанная аж. Быстро вытащил, сковырнул железную крышечку и залпом выдул. Вкус был не то чтоб хмельной, но приятный. Затолкав пустую стеклотару обратно в сумку, Леня покинул помещение.
Возле рынка мужик с машины продавал цыплят. Одного, подыхающего, никто не хотел брать, и подоспевшему Солнышкину его подарили.
Цыпленок оказался симулянтом. Дохнуть он и не думал. Поклевав пиво с консервами, попытался склевать буквы с газеты, потом долбанул носом Мишу-Первого (хомяка. Сам он стал Мишей-Вторым. Потому что шустрый оказался, как президент).