Опять ее пошлют, а не кого-нибудь еще... Ох, и надоел же этот репортерский хлеб, из поездок прямо не вылазишь! Тяжелый хлеб для юной женщины с далеко не атлетическим сложением. Тут надо силу и выносливость, чтобы штурмовать идущие раз в сутки на боковых ветках местные поезда, чтобы добираться на попутках, зимой и в распутицу, в районную даль; ночевать в заброшенных "домах колхозника" или в неотапливаемых клубах... Тут надо бы солдатские прямые плечи и крутые мышцы. А она, увы, не занималась с раннего детства спортивной гимнастикой.
В небе, смогово желтом московском небе рвано летят, пасутся предзимние облака.... Внизу, по улице летит Аня, запыхавшись, к себе на работу. Рваными такими же обрывками мешаются в ее душе, на бегу, как всегда, мысли и чувства.
С такой мешаниной в башке влетела она в редакцию. Все — давно на местах, глянули на нее осуждающе. Все ясно! Сейчас опять начнется вчерашняя волынка с тем письмом от группы рабочих и с запросом. Корреспонденту полагается выехать на место и разобраться.
Почему все они молчат?... Сергей Львович, старейший сотрудник отдела, заочная кличка "Пастор", зловеще покосился на нее и снова уткнулся в свои бумаги. И ни слова... Что-то наверняка уже знает. Вот он вздохнул демонстративно, с кислым видом; вздох его на слова можно перевести так: "о-ох, грехи наши... человек должен не роптать, не брыкаться, а подчиняться приказам свыше... " (есть ли, интересно, приказ о моей командировке или нет?)... Вот он еще выше воздел куцые кустики бровей, на длинном лице обозначилась его всегдашняя мина - чванливо-постное выражение, обида и важность, - и повторил: "охо-хо... " С подчеркнуто занятым видом зашуршал на столе бумагами. Тут его вызвали к шефу, и, взяв одну из бумаг, Пастор деревянно зашагал к двери. За боковым столиком что-то отстукивает на машинке Алик Невский. Не отрываясь от печатанья, он бурчит:
- Пошел старшой... Сейчас Пастор на тебя накапает, будь уверена.
- Пусть капает.
- Придется ехать, сеньора. Помочь людям святое дело.
- Вот и помогай, - огрызается Аня. — Почему опять мне ехать? Почему бы не тебе?
- Я бы не прочь, - морщит нос Алик. - Но соцсоревнование, взаимоотношение, моральный климат, это по твоей части. Разве нет?
- Ну и что?
- Как "что"? Твоя тема. А у меня другое амплуа. Ты что, первый год замужем?
- Сто лет я замужем и у меня скоротечная чахотка. Еще за ту поездку не отчиталась... Устала, не могу.
- В общем, приказ, слыхать, есть. Готовься...
"Дело, видно, решенное", поняла Аня, "надо снова собираться в дорогу". А ехать сейчас так не хотелось...
Вернулся Сергей Львович. Положил перед Аней письмо с неизвестной стройки, запросы в партком и главк, переписку, из которой ничего не ясно, резюме шефа... Конечно, все надо проверить на месте.
- После обеда зайдешь к шефу, - передал Сергей Львович. - Пойду подымлю...
И снова вышел, доставая из кармана сигареты.
- Пастор отбыл, - объявил Алик.
- Творить молитву... - хихикнула молоденькая сотрудница-стажерка.
- Ну, если перекур считать молитвой, - то...
- То все мы верующие, - прозвучало из глубины комнаты. Сиплое контральто принадлежало Любе, с обесцвеченными волосами хрупкой дамочке, второй по старшинству в их отделе; уж вот кто курит, так курит!... Ане представилось, как по-черному всегда дымит Люба на всех лестничных углах всех этажей их здания, басовито ведя при этом беседы с коллегами, на что уходит две трети ее рабочего времени.
- А я не курю, - пискнула студентка-стажерка.
- Тогда вы единственная атеистка среди нас, - галантно, на "вы" ответил Алик. - Одна среди всех. А, впрочем, еще вот Аня...
Но Ане было не до общего трепа, обычного в этот час в их отделе. Она пробежала глазами листок письма. Написано коряво, от руки. Желтый листок в жирных буквах с пробелами: видно, в шариковой ручке кончалась паста. Простое письмо о неразберихе и показухе на стройке, строительстве жилых зданий, неразумной системе расценок. Судя по письму, тут было все: и злоупотребление с нарядами, спайка, круговая порука снабженцев, прорабов и, частично, администрации, и, напротив, раздоры, конфликты между прорабом и бригадиром.
Оглянулась на коллег. Треповое настроение иссякло, все углубились в работу. Пастор вчитывался в корректуру, Невский азартно отстукивал репортаж о новой технологии сооружений, то и дело запуская пятерню в белесые кудри и приговаривая: " так, так, так... " Даже Люба, после нового перекура, деловито прошла мимо Аниного стола, опахнув ее густым духом табака и кошачьей мочи (французских новомодных духов) и уселась вычитывать гранки.
Любе что! Ей не ехать. Ее не шлют - возраст, дети, и так далее. Хотя, что это за возраст: сорок четыре года? Не очень-то она подчеркивает свой возраст, когда в привычных мужских компаниях дымит и пьет по-свойски, на равных. Повидала виды тетенька: сама пигалица, но с густым контральто, в котором звучит этакий апломб ("гормоны", - язвит на этот счет Алик Невский), любительница компаний и вечеринок. Веселится, пока ее пожилой муж, опытный литератор, правит ее статейки и сидит дома с детьми! Вот ее не шлют, жалеют. Да просто пишет она плохо, вот и не шлют! А ей, Ане, отдуваться за всех. А как же! Ведь она одна "на ходу" в их отделе. Молодая, не семейная. Стало быть, легка на подъем, а это - мотив серьезный. И материалы ее - резкие, без "воды", все по делу, и вообще, как отмечает Олег Невский, "она у нас заядлая"; устала, измоталась, но этого никто не замечает.
Теперь придется работать с этим злосчастным письмом. Представила — нудные дебаты с администрацией стройки, беседы с рабочими, возню с техдокументацией... А каков будет результат? В лучшем случае - заметка строк в сто пятьдесят - двести, да еще сумей подать материал, повернуть по-новому, как-то интереснее, острее эту вообще-то обыкновенную историю.
Что ж, тянуть нет смысла. Аня оформила командировку, заказала билет на вторник. Достался только общий вагон, других уже не было. И заспешила домой собираться.
"По поручению группы ветеранов войны, проживающих в микрорайоне N2 Ленинградского района столицы, выражаем возмущение программой правительства. Многие из нас страдают различного рода заболеваниями. С каждым годом число ветеранов тает. А деньги для увеличения нам пенсий до сих пор не найдены. Зато нашлись резервы для увеличения зарплаты партаппарату... "
/"Московский комсомолец"/
" Политика погубила культуру. Образовалась официальная система ценностей, насквозь пропитанных идеологией. Литературные журналы утратили позиции эстетические и превратились в уличных ораторов. Искусство стало орудием идеологической борьбы. Литературные баталии переросли в базарную ругань по принципу "а ты кто такой?" Когда зажимаем и уничтожаем талантливых писателей, мы теряем все. Советская литература всегда страдала засильем одних и тех же бездарных официальных авторов, которых издают по всяким посторонним соображениям... "
/"Московский комсомолец"/
После долгой дороги в битком набитом вагоне, после ночевки на жесткой полке, отчего тело ныло, как отшибленное, наконец-то вот она здесь - в северно-русском этом городке, а вернее, просто в рабочем поселке - рано-поутру, когда идет в цехах пересменка. Бытовки-вагончики в беспорядке, как детские кубики, раскиданы посреди глинистых хлябей и котлованов. Вознеслись жирафьими шеями ажурные краны - издали они эфемерны и полосаты. А поблизости, вокруг Ани, пробирающейся к стройке, скреперы, бульдозеры, обычная техника. Все это понемногу оживает. Словно разминаясь после сна, покачиваясь, начинают двигаться стрелы кранов. Над дощатыми бытовками стройучастков — сизые дымки.
Пробираясь к беленому зданьицу конторы, Аня чуть не увязла в каком-то тягучем разливе, вроде застывающей лавы: битум? Мастика? Черт его знает, что это такое. Ясно лишь одно: это хаос и беспорядок, или (по Невскому) сплошная безобразия...