— Я приезжал с отцом в Путеолы перед самым землетрясением, уничтожившим курорт. В тридцать восьмом году.
— О! Я только родилась тогда.
— Да. И я был подростком, знал о подагре понаслышке, но прекрасно помню мраморные бассейны, полные горячей целебной воды.
— А говорят, струи грел огонь, карающий грешников.
— Ну... вряд ли они тогда приносили бы пользу. И знаешь ли, что восхищало меня?
— Что, Ваше Величество?
— Разумность древних устроителей. Они умудрялись наводить порядок в вавилонском столпотворении разноязыких людей: вместо надписей — скульптуры. Фигуры слепых, калек, людей, скорчившихся от боли в животе протянутыми руками указывали направление к нужному источнику.
— А теперь?
— Все разрушено. Прежнего не вернуть. Господь разгневался на Путеолы. А ты сетуешь, что мои молитвы слишком длительны. Кто ж, если не я?
— О, Ваше Величество, вместе со всей Испанией я преклоняюсь перед вашей самоотверженностью. Но, дорогой мой друг, подумайте о рецепте канцлера д'Анджелло...
Везалий, как личный врач короля, был вхож во все покои Алькасара и Аранхуэса. Для него давно не были секретом интимные отношения Филиппа. Андрес тоже стал понимать многое, тенью следуя за учителем. Он был рассудителен и жалел Антонио, тратившего душу впустую на чувства и фантазии, которым никогда не суждено воплотиться в реальность. Как отвлечь его от бесполезных мыслей? Рассказать, что герцогиня, кроме подарков и впечатлений, привезла из путешествия полную голову вшей? И профессору пришлось основательно потрудиться над избавлением Инесы от мерзких насекомых, не доверяя роскошные волосы даже камеристке Марине. Бывают же причуды у поэтов. То ли в морское имя — кстати, не ее — влюбился дон Антонио, то ли в красоту герцогини. И нет никакого дела до действительности. Упрямец. При его родовитости, богатстве мог бы попытать счастья в свите короля. Стать для начала пажем. И, возможно, многое открыл бы для себя. Коли б захотел видеть, а не только смотреть. Но тот предпочитает грезить во сне, наяву, с пером в руке или гуляя по бережку Мансанареса. Уж дважды просил передать герцогине стихи. Называя ее при этом Мариной.
— Зачем? Не делай этого, — отговаривал его Андрес. — Ты ставишь себя в смешное положение.
— Неправда! Любовь не может быть смешной.
— Но, милый мой дон Антонио, ты уверен, что нужны Инесе, или ладно — Марине, твои стихотворные признания?
— Не может быть, чтобы Даму не радовало восхищение.
— Ну, разве лишь потешить самолюбие...
— Оставь. Не придирайся. Это нужно мне!
Тут возразить было нечего. Тони обитал в другом мире. И та Марина была хоть столь же недоступной, но доброй, почти святой. Если бы Андреса просили передавать послания ей, а не светлейшей герцогине во плоти и в ореоле золотистых волос!
— Антонио, мне очень не хочется этого делать! -Добром не кончится...
— Ты обещал! Я помогал тебе в поистине богопротивном деле — расчленении трупа, а ты!..
— Я все помню, — вздохнул Андрес. — Что ж, будь по-твоему.
Ему следовало лишь проследить, чтобы письмо подаю адресату. И он, улучив момент, когда камеристка отстала от герцогини, склонив голову согласно этикету, попросил донью Марину передать обвитый золотистой нитью конверт ее госпоже. И ушел, увидев, как послание приняли белейшие на свете ручки.
— Письмо? — удивилась Инеса. — От кого?
— Передал помощник профессора Андреа Везалия. Его, кажется, зовут Андресом. Да-да. Андрес Мей.
Пройдя в свою гостиную, Инеса развернула похрустывающий лист. Имени в обращении нет. Просто и мило — "Прекраснейшей из женщин". Вероятно, в благородных целях, оберегая ее честь.
— Стихи? О, он к тому ж и поэт? Да неплохой, — она наслаждалась строками, пронизанными нежностью и восторгом Но имя внизу страницы насторожило ее. Вовсе не Андрес. Антонио. Антонио де Гассет. Сна вспомнила почтенного дона де Гассета из Алькала. Значит, его сын. И тут из памяти выплыла картинка, кажется, связавшая ниточки в узелок. Два то ли монашка, то ли студента на обочине дороги. Наверное, все же студенты. Похоже, тот, что стоял возле коня, забавно вылупив глаза — дон Антонио. И правда, похож на своего отца. Она еще тогда отметила сдержанную красоту второго юноши. Но только сейчас пришло в голову, что это — молодой лекарь. Однако, хорош собою. "И даже, — мелькнула у герцогини кощунственная мысль, — неплохо бы познакомиться с ним поближе. Вот, если бы Его Величество уехал надолго, допустим, в Эскориал, чтобы лично следить за возведением своего любимого детища — дворца-мавзолея". Туда Филипп не брал с собой Инесу. Среди груд строительного материала и суеты мастеров нельзя было отыскать местечка для изнеженной герцогини или для прихварывающей последнее время королевы. Хотя монарх-аскет чувствовал себя в Эскориале превосходно. "Так вот, если бы найти повод и на несколько недель выбраться в Алькала...". Она прикрыла глаза, и мечтательная улыбка скользнула по розовым губкам. Герцогиня тоже не лишена была склонности к фантазиям. Ах! Жаль, стихи писал не красивый лекарь. Увы, дон Антонио не вдохновлял своим ликом Инесу на возможную измену. Совсем не стоил он безумного риска, связанного с любовным приключением подруги короля.