— Ни на небе, ни среди океана, ни в горной расселине, если в нее проникнуть, не найдется такого места на земле, где бы живущее не победила смерть.
— Как ужасна она. Батюшку все любили. Он никому не причинял зла.
— Смерть не столь ужасна, как кажется. Когда еще не было ее, Землю заполонили живые существа, и она обратилась к Брахме: "Избавь меня от тяжкого бремени". Создатель задумался, но не сразу нашел средство и впал в гнев, от которого страх объял все живое. Тут великий бог Шива сжалился, посоветовал Брахме: "Пусть живут, но не вечно. И пусть не прекращается их род". Тогда Брахма создал женщину с прекрасными темными очами, с венком лотосов на голове, одетую в темно-красное платье, и велел ей убивать живые существа. Смерть плакала и умоляла не возлагать на нее столь ужасного бремени. Но Брахма сказал, что это предназначение ее, и иначе быть не может. Поэтому нет вины на Смерти. Она справедлива, свободна от любви и ненависти...
— Все-таки... мне было б легче умереть самой, чем хоронить батюшку. Сильный, хороший, умный... Нарада, если смерть — чтобы не было тесно на земле... то пусть бы лучше я, мало умеющая и знающая, ушла с нею, а он бы остался?.. Я так молила Христа, чтобы совершил Он чудо, вернул к жизни батюшку! А Он не захотел.
И слезы вновь заструились по Машиным щекам. А Нарада все шептал и шептал, ласково, спокойно:
— Да, ваш Иисус, говорят, совершил немало чудес. Истинных, нет ли — не знаю. А Будда Гаутама не нуждался в чудесах. Не у тебя одной умирали близкие. И не дай Бог тебе пережить смерть детей. Это невыносимо... Одна женщина, у которой умер ребенок, убитая горем, пришла к Гаутаме, принесла тело сына и попросила воскресить его. Но послушай мудрый ответ, "Хорошо, — сказал ей Будда, — только сначала сходи в близлежащий город и принеси горсть горчичного семени из любого дома, в котором еще никто не умер". Она не нашла семьи, где бы ни было умерших, приняла неизбежность смерти и стала монахиней. Не печалься. Твой отец, действительно, был добр. И наверное, сейчас из вашего христианского райского сада смотрит на дочкины слезы, но не может их отереть. Он желал тебе счастья и будет рад там, только если здесь ты будешь улыбаться. Ему уже не больно и покойно...
Да, все так.
Вместе с сезоном летних муссонов завершились дни траура. Живым — живое. Молодость брала свое. Рядом — любимый. Никто не воздвигает преград между ними. И столь же естественно, как пышное лето сменяет робкую, весну, девичество, полное смутных мечтаний, сменилось женственностью, щедрой на ласки. Маша не хотела вникать в тонкости различий религиозных обрядов между православными и католиками. Антонио был католиком, но это не делало его менее прекрасным и желанным. Таинство брака было совершено по-католически. И теперь их союз был скреплен милостью Божьей. Продолжали жить в том же доме. Уклад его мало изменился. У Маши оставались наличные батюшкины деньги. Правда, немного. Остальное, вложенное в товары, казалось до странного недвижимым, будто замороженным. Ни лицензии на торговлю, ни предложений со стороны местных купцов и чиновников... Антонио переживал, что является кем-то вроде нахлебника. Андрес пытался найти знакомых, чтобы сдвинуть дело с мертвой точки. Но тщетно. Только Маша все дальше и дальше откладывала какие-либо решения. Она была счастлива, а от добра добра не ищут. Горячие губы, трепетные руки и нежное сердце Антонио... Она разглаживала тоненькие лучики морщинок, наметившиеся в уголках его глаз, целовала их, опадал ответное благодарное тепло.
Антонио погружал лицо в душистые волосы, шептал признания, вечные как сама любовь, и удивлялся, что не тянет его к уединению в кабинетной тиши. Казалось бы, раз ты — поэт, так опиши свои чувства, переполняющие сердце, оставь потомкам строки, которые разогрели бы самую холодную кровь. Но нет. Каждая минута, проведенная вдали от Машеньки, становилась безразмерно длинной, темной и никчемной. А когда она была возле?.. Всякие высокие мысли испарялись мгновенно и оставалось одно желание -касаться ее и вслушиваться в мягкий голос. Творчество требовало отстраненности, погружения в собственное я, а потому уступило место обычной и необыкновенной любви.
Они вверили воле Божьей свою судьбу. Но Всевышнему, вероятно, было до влюбленных мало дела. Зато взгляд отца-привинциала пристально следил за новобрачными. Именно от его решения зависело их благополучие или страдание. Русские меха могли во влажном климате утратить ценные качества. Серебро тускнело. Кожи плесневели. Добро, которое он давно считал своим, то есть — принадлежащим ордену, надо было превращать в деньги немедленно. Марию можно было б извести. Для этого в богатейшем арсенале иезуитов таились сотни способов — от изысканно-случайных несчастных случаев до использования все того же яда для медленного переселения в мир иной вслед за отцом. "Плохая кровь в их роду", — сказали бы окружающие. Но Уго медлил. И вовсе не жалость была тому причиной. Жалости он не ведал. Но, как каждого человека, его изредка одолевали слабости. И может быть — суеверия.