Кадета гордо удалялась. Так бы и исчезла сказочным видением, появившимся невесть откуда и канувшем незнамо куда. Если б не всадник, судя по разноцветной одежде, — военный, промчавшийся вдогонку с громкими криками: "Эй! Эй! Постойте! Педро! Марина... Марина!". Экипаж приостановился. Кабальеро объехал его, нагнулся к окошку, передавая пакет, перевязанный голубыми лентами, поклонился еще... еще раз и, пришпорив коня, поскакал обратно.
— К Алькасару... — сказал Андрес, проводив его долгим взглядом.
А Тони все смотрел на пыльное облачко, оставленное каретой.
— Итак, ее зовут Мариной? Это уже кое-что. Вряд ли сыщется в Кастилии еще одна столь же прекрасная Марина!
— Что ж ты не ринулся вослед?
— В этой пропыленной сутане? Хорошо, если она не обратила, на меня внимания. А как одену новый колет, вышитый, лучшими златошвеями Толедо, как украшу шляпу перьями... Андрес, ты не заметил лент у сеньоры? Какого цвета?
— Нет. Пакет был перевязан голубым.
— Ну, пусть так. А думаешь, белокура она или черноволоса?
— Золотистая блондинка.
— Ты углядел?
— Нет. Просто к черным глазам это хорошо б...
— Я загадал! Если сеньора — белокура, найду ее. И даже — не ухмыляйся — она будет моею.
— Ну-ну... — сказал Андрес то ли другу, то ли мулу, двинувшемуся дальше по дороге к дому, а значит, к стойлу и овсу.
— Вот посмотришь, — пробормотал Антонио.
На пороге их встретила Луиса. Вкусно пахло медовыми пончиками. Тони сглотнул слюну:
— Кажется, есть, что поесть! Луисита, а мы ехали и спорили всю дорогу, чем ты нас порадуешь. Я говорю — тушеной козлятинкой или зайцем на вертеле, а Андрес — поджаренной дыркой от бублика.
— Нет, дон Антонио, я приготовила гаспачадо, — ответила она серьезно.
А Тони с легким сожалением посмотрел на милое округлое личико и подумал в очередной раз: ну почему ей не хватает чувства юмора? Хотелось поддразнить Луису.
— Гаспачадо? Ты считаешь, что уже лето?
— Весна, хозяин. Но... я думала... вам будет приятно...
— Да, да, конечно, -поскучнел Тони и отправился умываться с дороги.
— Луисита, ты просто ангел, — голос Андреса был куда ласковее. — Я вчера во сне видел миску с окрошкой.
Девушка благодарно улыбнулась:
— Как чувствует себя ваш батюшка?
— Говорит, хорошо. Но я вижу, что — нет. В легких — хрипы...
— Грудная болезнь?
— Не похоже, — задумчиво покачал головой Андрес. Хотя наш климат будто создан для ее немилости чахотки. Отец, если не видят, растирает себе бок, спину, нагибается с трудом. Эх, показать бы его профессору Везалию!
— Он, наверное, очень занят?
— Король не отпускает от себя Везалия ни на день. Чтобы — все время под рукой. А отец говорит: "Не перенесу дороги". Ах, как мне не хватает опыта!..
— Может, все образуется, сеньор.
— Даст Бог...
Пока юноши обедали, Луиса дожаривала пончики, поливая их разогретым медом, и думала, как бы затеять разговор о деньгах с доном Антонио. Такой щепетильный вопрос...
Мешочек с дукатами и песо, оставленный доньей Хосефой, почти опустел. За квартиру — плати. Аппетит у господ студентов — преотличный. Андрес, правда, хотел вручить ей несколько реалов, заработанных приготовлением лекарственной мази, но дон Антонио запретил и думать об этом. Ишь, богатый какой! Особняк в Алькала стоит, конечно, уйму денег. Одна обстановка — не менее пяти тысяч дукатов. Да что с того? Не спускать же с торгов нажитое несколькими поколениями донов Гассетов! Ну, если уж очень прижмет, продадим одну вазу синего итальянского стекла. Их четыре. Будет незаметно. Словно разбили, и все... Еще можно красный с коричневыми узорами ковер... Не жалко. А потом? Дон Антонио слишком беззаботен. Звезды, рассветы и шум дубрав, серенады и цыганские танцы... И еще, Бог знает, какой мусор в голове. Сказал на днях, что качество свечей и бумаги его волнует куда больше, чем свежесть мяса и пышность хлеба. Ну да... Всем известно, что салат, оливки и редис — главное кушанье рыцаря. А попробуйте поставить перед ним котелок с ольей подридой!.. Начнет выуживать там кусочки мяса побольше, а репу отпихивать к краю.
Так Луиса настраивала и накручивала себя, готовясь к послеобеденному — а лучше бы отложить до вечера, пусть отдохнет — разговору. И, как всегда, боялась переступить черту, ров, бездну, отделявшую ее, дочь прислуги, от высокородного кабальеро.
Но ведь случалось, черта превращалась в редкий пунктир! И целый миг, час, ночь длилась их нерасторжимость.
Хотя, что бы ни думал о Луисите Антонио, — а он не много думал о ней, принимая их отношения за некую аксиому, не требующую умственных напряжений, — и какими бы иллюзиями иногда ни тешила себя Луисита, истина на самом деле была проста: когда юный Тони начал ворочаться во сне и вскрикивать от пробуждающихся мужских сил, донья Хосефа заключила договор с родителями четырнадцатилетней Луисы на аренду тела их дочери. Все честь по чести — отдала им золотую цепь. Дорого? Но чего не сделаешь, ради здоровья любимого сына? Тем более, когда вокруг полно губительных примеров.