Три четверти лунного диска освещали окрестности. Листва еще не успела покрыть остовы деревьев. Дубы стояли по обочинам, растопырив черные руки-ветви. За каждым из них могли скрываться привидения, разбойники или защитники путников из братства Святой Германдады. Завыла собака. Как раз там, куда они направлялись. Тони встревожено повернулся к другу. Тот шел все так же быстро и спокойно.
— Ничего страшного. Возле одного кострища сидит пес. Видно, сожгли его хозяина. Днем я бросил ему сыр. Не берет. Лишь воет. Не обращай внимания. Он никого не трогает.
Как ни настраивал себя дорогой Антонио, а все равно неожиданным и жутким показалось ему в ночи зрелище крестовин и столбов с чем-то, утратившим форму, но бывшим когда-то людьми. Андрес уверенно обогнул пса с задранной к небу узкой мордой, свернул влево. Подошли. Да, эти останки отличались от других. Помост, видно, был высоким и сгорел вместе с хворостом. А цепи удержали тело на весу. И шакалы не смогли разодрать его. Зато постарались хищные птицы, коршуны и вороны, освободив кости от мышц.
Андрес, подкатил к столбу валун. Вскарабкался. Все еще было низко. Подобрал обугленные доски, связал их своим поясом, пристроил у столба:
— Я тебе буду подавать, а ты укладывай в короб, — и отчленил руку скелета.
— Как? Я? Сейчас... — Тони вспомнил, что у него с собой есть перчатки.
Первые кости он едва не швырнул в короб, чтобы побыстрее избавиться от прикосновения. Они сухо брякнулись о дно. И тут же Тони пристыдил себя. Как бы ни был виновен несчастный, а кто-то его любил. И если не для жены, так для матери эти останки — самое драгоценное... Дальше он осторожнее укладывал передаваемое Андресом.
— Правильно, — похвалил друга помощник профессора. — Главное — понять: это не что иное, как будущее учебное пособие, и относиться соответственно. Переложи кости ветошью и подай мне нож — связки успели так высохнуть на ветру! Не поддаются.
Заполнив короб, они отошли к деревьям от места, могущего вызвать подозрения случайных путников, дождались рассвета, смены стражи. Увидели стайку селянок, несущих молоко на продажу в город. Пошли с ними, завязав разговор о погоде и первом в сезоне бое быков. В это же время через ворота Пуэрта дель Соль Луиса с покрасневшими от бессонной ночи и слез глазами выехала на муле в Алькала вслед за садовником Микаэлом.
Инеса при первой же возможности покидала неуютный Алькасар и устремлялась к летней резиденции Филиппа в Аранхуэсе. Здесь король тоже предоставлял апартаменты герцогу де Алькала с супругой. Но герцог так долго находился в Италии по королевскому приказу, что черты его лица припоминались Филиппом весьма смутно. Роскошные помещения, к украшению которых приложили умение лучшие испанские мастера, предназначались Инесе, и только ей. Два месяца провела герцогиня рядом с мужем и столько же потратила на дорогу. Особой необходимости в поездке не было. Тяготы путешествия по унылым пространствам Месеты утомляли до регулярных приступов мигрени. Дражайший супруг вовсе не тосковал по ней. Даже напротив, Инеса постоянно чувствовала там, как она стесняет его привычную свободу. Но какой же шальной ветер погнал ее из Мадрида? Показалось, что король охладевает к ней. Конечно, управлять владениями столь огромными, что на разных концах их одновременно сияет утро и опускается вечер — труд едва ли посильный даже солидному Совету, а Филипп все берет на себя, вникая в суть мелочей, и пишет, пишет что-то на самом верхнем этаже Алькасара, вознесенный над миром, обозревающий свысока едва ль не всю Кастилию. Государственное дела прежде всего. Но неужели нельзя уделять Инесе больше времени за счет часов, отведенных для молитв? Сама герцогиня считала их — кроме обязательных для примерной католички — совсем не нужными. Ну, право же, зачем беспокоить Всевышнего бесконечными просьбами? Тем более, когда она довольна жизнью. Все, чего добилась — дело рук, а вернее ума, ее собственного. Инеса знала это лучше других. Пусть шепчут за спиной: "Счастливица, дал Бог красоту и удачу". Красоту — может быть!
И еще она уезжала, потому что подходила зима, а январь в Мадриде и Риме — земля и небо. Филипп не позволял устраивать печей и каминов на манер английских, а традиционные испанские жаровни распространяли тепло лишь на расстояние вытянутой руки — от стен веяло холодом и муфта едва согревала пальцы. В Италии было теплее и дышалось легче. Даже взять одежду... Льстило, что именно Испания — законодательница европейской моды, что и при английском дворе, и в итальянских вельможных домах воротники-фрез, кринолины и подкладки на вате завоевали признание. Но если на Пиренейском полуострове платье было лишь футляром для тела, жестким и неудобным, созданным прежде всего для внешнего эффекта и возможности поразить взор объемом и огромным числом украшений, обременительных для слабых женских плеч, то Апеннины, не намного уступая в богатстве одеяний, были снисходительны к плоти — тоньше слой ватина, слабее узы корсета...