Я сознательно уклонялся от всех иных обязанностей священника, связанных с попечением о материальном благосостоянии прихода, сбором пожертвований, продажей свечей и прочее, предоставив старосте полную свободу действий. Я, не глядя, подписывал рапортички, которые мне подсовывал староста, а тот, обнаглев окончательно, после каждой службы, заворачивал часть пожертвований в наволочку и отдавал жене. Позже он проставлял сумму, которую я должен был принимать на веру. Как у него блестели глазки, с какой лихорадочной ловкостью работали руки, когда он складывал звонкую монету. Пусть его, пусть набивает мошну, жадный корыстолюбец. Мне не нужно богатства, ибо сказал Давид: «Слава и богатство мира сего подобны цветам и траве, которые быстро увядают». Но пиявкам, присосавшимся к церкви, был как бельмо в глазу слишком щепетильный служитель. Какой от него прок. Мало того, что сам не возьмет, но и другим не даст.
Каждый месяц я приезжал с отчетом к благочинному. Лютый обычно принимал меня в своем роскошном кабинете. Он торжественно восседал в кресле, тяжело навалившись животом на край письменного стола, и сосредоточенно просматривал документы, то и дело по-стариковски покряхтывая. Это было одно из самых мучительных испытаний: сидеть с ним с глазу на глаз и чувствовать на себе колючий взгляд, когда Лютый внезапно поднимал голову.
Но на этот раз лицо благочинного было как будто посветлевшим, смягчившимся, словно он и в самом деле собрался благо чинить. У меня даже мелькнула мысль, не ошибался
ли я, когда приписывал ему жестокосердие, лицемерие и коварство. Столько благородства было в его сединах, что на миг я усомнился: не святой ли образ явился предо мной?
— Отец Ростислав, вы можете пока выйти, прогуляться, — благосклонно заметил Лютый.
Этого раньше никогда не случалось. Робкая надежда закралась в мою душу. Разве не бывает, что под личиной суровости и неприступности скрывается доброе отзывчивое сердце? Еще немного, и я, кажется, бросился бы к благочинному: «Святой отец! Благодетель, прости меня, грешного, и благослови!»
Я вышел в сад. На развесистых яблонях и грушах янтарным цветом отливали плоды, поддернутые белесым туманцем, зрели сливы, тяжелыми гроздями свисал с кустов виноград.
— Как поживаете, отец Ростислав?
Передо мной стояла сутуловатая пожилая
женщина — жена Лютого. Как ни хотелось мне побыть наедине, но нельзя было оскорбить матушку непочтительностью.
— Какой у вас чудесный сад, — сказал я.
— Да, да, — с готовностью подхватила матушка. И тут же жалостливо добавила: — Бее нам завидуют. Думают, что отец Трофим один этим пользуется. Ах, если бы вы только знали, отец Ростислав, как тяжело нам приходится. Ведь что ни день — машина от архиерея. И надо ее наполнить. Ах, отец Ростислав, вы еще молоды, из светской семьи. Ничего вы не знаете. Вы думаете, если отец Трофим с вас требует, так это ему одному?
Опять эти противные разговоры о деньгах.
Хоть один день не слышать этого.
— Простите, матушка, отец благочинный наверное уже ждет меня.
Я торопливо откланялся и поспешил в кабинет Лютого. На лице благочинного все еще царили святость и смирение.
— Документы в порядке, отец Ростислав. Уже поздно, но ничего, переночуете у нас. А завтра утром с богом и отправитесь.
Он остановился и вдруг, как будто вспомнив что-то, скороговоркой добавил:
— Да, не найдется ли у вас 500 рублей? На нужды церкви, разумеется.
Я был ошарашен. Чтобы так открыто, по-деловому требовали взятку — это не укладывалось в моей голове.
— Помилуйте, отец благочинный... Как можно! — в растерянности пробормотал я.
Лютый круто сдвинул брови.
— Значит, нет у вас? Что ж, бог с вами, — мрачно сказал он.
Я понял, что с этого момента в лице Лютого приобрел врага, который будет ждать удобного повода, чтобы окончательно расправиться со мной. Повод такой вскоре представился.
Как-то после службы ко мне подошли две женщины. У одной из них недавно умер муж. Другая, старушка в выцветшем платье держалась чуть поодаль.
— Ну что, Авдотья, все горюешь? — спросил я.
Я помнил, как она со слезами на глазах прибежала ко мне, умоляя отслужить погребение «всего за 50 рублей».
— Больше нет, батюшка, — клялась она. — Покарай меня бог, если лгу.