— Ебальник завали, пока я тебя, сука, по паркету не размазал! — ору, чтобы заглушить остервенелый вой своего зверя. Мотор хуярит так, что не только кости в пыль перемалывает, но и всё человеческое, что во мне было. — Ты, блядь, видел, как она на меня посмотрела? Будто я её там изнасиловал!
— А как она смотреть на тебя должна была, после того как ты её у басика тискал? У неё жених, блядь, есть. Она замуж через месяц выходит! Ты два грёбанных года это дерьмо месил! А сейчас всё же допёрло, что для себя хочешь? Идеальную девочку? Ты её сломаешь на хрен! Что тогда останется? — выбивает приятель, сканируя моё лицо.
Набрасываю маску похуизма только потому, что не могу позволить ему увидеть всю херотень, что располасывает нутро. Вот только спасает слабо.
Тохины слова, пробивают грудак и попадают в цель. Прямо в сердце, которое раздаётся затяжным гулом и замирает. Единственное чего сейчас хочу, чтобы эта сраная мышца больше никогда не заводилась.
И она молчит. Долго.
Хватаюсь за новую стопку, которую подставил услужливый бармен, но "друг" вышибает её из рук. Смотрю как водяра растекается лужей по деревянной стойке и расползаюсь вместе с ней. Плыву по краям, теряя очертания похуистичной скотины. Было бы похуй, не сидел бы здесь, а добивался Насти всеми способами, потому что хочу её до скрежета в зубах, до звона в яйцах, до полного отупения. И, блядь, самое поганое, что это не голая похоть. Я её в своей жизни хочу. Не просто видеть, как она мелькает в коридорах или во дворе. Хочу быть там с ней. Обнимать, целовать, гладить шикарное тело. Хочу не просто слышать её отдалённый смех. Чтобы для меня смеялась. С этими своими мозговъебательными ямочками на щеках. Только для меня. Чтобы моей была. Чтобы я её после учёбы домой отвозил. Чтоб мне жаловалась на засранцев, которые обижают. Со мной радовалась достижениям и делила поражения. Но она этого не хочет.
"Она замуж через месяц выходит!"
— Бляяя… — утыкаюсь лбом в прохладное дерево и зарываюсь пальцами в волосы.
— Допёрло, наконец? — тычет мне в руки бутылку минералки Тоха. — Смирись, Артём, и отпусти её. Пусть своей жизнью живёт. Не порти девчонку.
— Может уже заткнёшься, профессор хренов? И без тебя тошно! — рычу, отпивая из бутылки.
Холодная жидкость растекается по горлу, но тут же шипит и испаряется, встречаясь с внутренним пожаром.
Так дерьмово мне не было уже очень давно.
Почему я, долбоёб последний, только цеплял её, стараясь вытащить из этого кокона устоев и правил вместо того, чтобы нормально подкатить, пока был шанс? Впрочем, ответ заключается в последнем вопросе: я — последний долбоёб. Всё ждал, не пойми чего. Пока сорвётся, откроется, выкажет хоть какую-то живую эмоцию. Молодец, блядь, дождался!
— Слушай, давай свалим с этой тухлой тусовки. И без неё хреново.
— Да уж, хуже быть не может. — сипло отзываюсь в ответ.
Голосовые связки срабатывают на разрыв, даже от этого слабого усилия что-то из себя выжать.
— Может. — буркает Арипов и кивает головой мне за плечо. — Волчинская на сто восемьдесят.
Сажусь вполоборота и смотрю на Карину. Высоченные шпильки. Платье, едва прикрывающее задницу, из которого, практически, вываливаются её силиконовые сиськи.
Закрываю глаза и отрубаю, к чертям, мозг.
— Слушай, Тох, ты только не тормози меня, ок? — выбиваю ровным тоном, поднимаясь на ноги. — Пойду к ней подкачу. Мне сейчас надо башку другим забить.
— Ага, и член в другую дырку. — ржёт этот урод. — Топай уже.
Нетрезвым шагом подхожу к девке, хватаю за талию и впечатываю в себя. Ноздри сразу улавливают сладкий запах духов, и меня начинает воротить, но сейчас мне это необходимо.
Без предисловий засовываю язык ей в рот, пока не успела развизжаться. Хватаю лапами за ягодицы и вжимаюсь членом. Она трётся об меня, как сука в течке, но видимо, повыёбываться важнее, потому что упирается руками мне в грудь и отталкивает.
— Северов, ты пьян! И вообще я же сказала, чтобы ты ко мне больше не приближался. К идеалке вон своей иди! — расходится Карина.
За эти слова она ещё ответит, но не сейчас.
— Заткнись уже, Волчинская! — грубо затыкаю и начинаю трахать языком её рот.
Тащу к ближайшему дивану, на котором сосётся какая-то парочка.
— Съебались на хуй! — буркаю, бросая косой взгляд.
— Отвали, урод! — раздаётся гонористый голос откуда-то снизу.
— Чё, блядь, сказало, дерьмо собачье? — хватаю пацана за грудки и поднимаю пока наши глаза не оказываются на одном уровне, а его ноги не начинают безвольно болтыхаться в воздухе.