Спустя неделю я начала уходить из дома раньше, чем проснутся родители, а приходить уже затемно и настолько измотанной, что просто не оставалось сил с ними спорить. Кир каждый вечер стал являться к нам. Постоянно старается меня куда-то вытащить: ресторан, выставка, скучная вечеринка, но безуспешно. О расторжении помолвки речи даже не идёт.
— Она успокоится и снова станет собой. — как закороченный твердит папа.
— Просто девочка запуталась, но скоро всё наладится. Она поймёт, что совершила ошибку. Уже поняла и приняла правильное решение. — поддерживает мама.
— Я всё понимаю, поэтому готов ждать, сколько придётся. Даже после свадьбы. — заливает Кирилл.
А я? Я просто молча слушаю всё это, хотя хочется заорать, что ничего никогда больше не наладится. Я сломалась и не подлежу ремонту. Но что это изменит? Ничего.
Поэтому сижу и изо всех сил заставляю себя оставаться на месте. Мне даже с трудом удаётся скрывать раздражение и желание запустить что-нибудь в стену. Видеть их не могу!
Хуже всего становится по ночам в темноте своей клетки, когда я позволяю воспоминаниям разрывать меня на куски. Медленно драть на части. Потрошить. Уничтожать.
Каждую ночь я утыкаюсь лицом в подушку и вгрызаюсь зубами в наволочку, чтобы никто не слышал отчаянных криков. Просыпаюсь на пропитанной серной кислотой подушке, в которую превратились мои слёзы, и еду на учёбу. Не пропускаю ни одного дня в надежде хоть мельком увидеть Северова, но тщетно. Он больше не появляется на занятиях. А я даже не знаю, что должна чувствовать: радость, потому что не вижу ненависть в его глазах? Или новую порцию боли от того, что понятия не имею, что с ним случилось? Куда пропал? Как он справился с этим? Ведь справился же?
— Господи, пожалуйста…
Раньше я никогда не молилась до того самого момента, когда поняла, что мне придётся расстаться с любимым. Но за себя я просила всего один раз. Теперь молю небо только за Тёму.
И так раз за разом. Каждый бесконечный день, которые сливаются в одну уничтожающую меня боль.
Говорят, что время лечит.
Это ни черта не так.
Прошло уже три недели, но становится только хуже. Вся та боль, что стократно копится в груди с каждым днём без Артёма, уже не вмещается в ночь, когда я даю страданиям выход.
Время лечит?
Ха-ха-ха!
Время — самая бездушная тварь на свете. Ему насрать на наши раны. Оно просто проходит мимо, пока мы стараемся пережить всё то дерьмо, что творится вокруг и внутри нас.
После учёбы всегда гоняю на "пантере" или колочу грушу в спортзале, пока не заканчиваются силы. Только так и удаётся выживать. Иначе я просто взорвусь от внутренней агонии. Каждый вечер с родителями и женихом превращается в пытку. Только благодаря тому, что сил едва ли хватает на то, чтобы пережить этот день и доползти до кровати, и удаётся не вцепиться никому из них в глотку.
Мой монстр хочет слышать хруст костей под моими пальцами. Почувствовать вкус их крови во рту. Услышать предсмертные хрипы.
Я ужасная?
Теперь да.
Ненависть к ним тоже растёт вместе с болью в геометрической прогрессии.
Можно было бы разорвать помолвку. Уйти из дома. Навсегда уничтожить все связи с этой семьёй, но я намеренно себя мучаю.
Северов больше никогда не появится в моей жизни. А без него мне плевать, что со мной будет. Я это заслужила.
Снова вспоминаю его затравленный взгляд, когда я уехала с Киром. В нём читались разочарование, презрение и такая боль, от которой хочется спрыгнуть с крыши. И я осознанно продолжаю себя наказывать за причинённые любимому человеку страдания.
Каждое утро я всматриваюсь в ворота академии в надежде увидеть въезжающий в них чёрный тонированный Гелинтваген. Каждый день ищу глазами высокую крепкую фигуру и белые, как снег волосы, в которые я так люблю… Любила… зарываться пальцами во время поцелуя. Каждую перемену вслушиваюсь в гул голосов, надеясь услышать родной и хриплый. Тот самый, который вызывает мурашки на моей коже. Я вглядываюсь в каждое лицо в попытке разглядеть в нём знакомые до боли черты и нереального бирюзового цвета глаза, излучающие тепло и радость. Ч и т а й н а К н и г о е д. н е т
Я хочу хотя бы знать, что Тёма в порядке. Из всех соцсетей он удалился, а смелости позвонить у меня так и не хватило.
Три недели на адской сковородке. Сколько ещё я так выдержу?
— Насть! — слышу сзади Викин голос, но ничего не отвечаю.
Слова застревают в горле. Последние две недели я практически перестала разговаривать с кем-либо. Дома боюсь сорваться, а на учёбе сил хватает только на то, чтобы создавать видимость жизни. О том чтобы засмеяться или просто улыбнуться, и говорить не приходится. Для таких эмоций необходимо быть живой. Холод давно окутал всё тело. Пробрался в конечности. Заморозил вены. Сковал мышцы. Парализовал ощущения.