Вот тут-то меня и поджидал сюрприз. Наши денежки из будущего преподнесли.
Придя домой и разгружая сумку, я сразу же принялась рассказывать о своих похождениях, напрочь позабыв о «петле».
— Представляешь, Сережа, я чуть в милицию не попала! — начала я, как обычно, без обиняков.
— Что случилось?
— Да с нашими «зубрами» чуть не прокололась.
— Как? Они ведь самые что ни на есть настоящие? Или не понравилось, что истрепанные?
— Как раз наоборот. Я выбрала купюру поновее, добросила советских и подхожу себе к окошку обменника. Протянула их и прошу дать мне десять долларов. Девица забирает деньги и начинает внимательно исследовать злополучного «зубра». Ну и пусть себе смотрит, думаю. А она мне и говорит: «Девушка, Вы откуда такие деньги взяли?» «А что такое? Разве они фальшивые?» — спрашиваю я у нее. «В том то и дело, что не фальшивые. Видите — показывает мне экранчик какого-то прибора, в котором мой «зубрик» светится всеми цветами радуги — купюра подлинная!» «Так в чем же дело?» А девушка продолжает: «Обратите внимание на серию. Здесь стоит «АЯ», хотя последняя серия, которая была выпущена, маркировалась «АВ». И это уже не первый случай. Какие-то молодчики сплавили уже около двадцати подобных купюр! Представляете, какая это сумма! Так что всем банкам строго-настрого было велено проверять серии тысячных купюр».
— Ну, и что ты сделала?
— Забрала своего «зубра», участливо поблагодарила и заявила, что того коллегу, который попросил меня разменять тысячу и подсунул эту ерунду, просто убью.
— И что, она так просто тебя отпустила?
— Не только отпустила, но и порекомендовала обратиться в Нацбанк, сдать эту купюру взамен на новую. Только все голову ломала: если это фальшивые деньги, то почему они отвечают всем требованиям настоящих и почему тогда эти самые фальшивомонетчики оказались такими идиотами, что проставили на них еще не существующую серию. А если настоящие, то откуда они взялись?
— Да, похоже, придется отказаться от этой идеи с обменом, — резюмировал Сережа.
— И не только с обменом. Лучше не рисковать, вдруг и в магазины подобный циркуляр разослали.
— Ничего страшного! Того, что мы уже наменяли, нам вполне хватит, чтобы благополучно существовать здесь еще хоть месяц, хоть два.
На том и порешили. Тем более, что осталось этих денежек всего три бумажки. Причем две из них имели серию «АЯ», а третья — «АТ».
Сережа, который по причине сравнительно низкой — всего лишь 38,2 — температуры вынырнул, наконец, из-за красной пелены и потому пребывал в великолепном расположении духа, с любопытством рассматривал мои покупки.
— В честь чего это? — спросил он, указывая на бутылку водки.
— Пить будем!
— Нет, я серьезно!
Надо же! Оказывается, предложение «об выпить» — совершенно несерьезно!
— Лечить тебя буду. Говорят, обтирание водкой хорошо снимает жар.
— Ага, ты меня будешь обтирать, а я буду все это слизывать, от усердия вспотею и мигом поправлюсь!
Похоже, что мой муж действительно чувствует себя значительно лучше!
— И сколько это удовольствие стоит по нынешним временам? — спросил он, рассматривая этикетку.
— Сто пять рублей, — ответила я и подумала, что в лужу возле Черного озера выбросила почти пол-ящика водки.
Что-то голова сильно кружится. Да и соображаю с трудом. Я взяла градусник. 37,6! Только этого не хватало! Я просто не имею права болеть! Потихоньку, чтобы никто из мужчин не увидел, я стряхнула столбик и спрятала термометр. И также втихаря слопала горсть шариков аскорбиновой кислоты, заедая антибиотиками. Только бы не свалиться!
24. Если видишь в небе люк — не волнуйся, это — глюк!
Хорошее дело — аскорбинка! Я ухитрилась не заболеть, даже температура держалась в пределах нормы. Только кашель стал донимать. Ну да это ладно, подумала я, ничего страшного. Сережа уже вот-вот поправится, так что нужно было искать продукты для похода, и я в который уже раз отправилась на рынок.
Хорошее дело — лето! Так мало знакомых торчит в Минске! А если кого и увидишь, то всегда можно вовремя удрать. И пусть даже потом говорят, что Горбачевская совсем зазналась, не здоровается. Это пережить можно будет.
Так думала я, возвращаясь с базара и едва не наткнувшись Веронику, с которой как раз в то самое время, в 92-м году, вместе работала в НИИ.
Вдруг что-то произошло с моими глазами. Словно какая-то пелена стала их застилать. Изображение потеряло резкость, будто смотришь под водой. Звуки доносятся как через стену или ватные шарики в ушах. Что еще за ерунда такая! Неужели это простуда так на меня действует?
Почти невидящим взором я отыскала ближайшую скамеечку, на которую и взгромоздилась вместе с пакетом. Ничего, думала я сама себе, посижу немного, приду в норму.
Но не тут-то было!
Резче изображение не стало, даже совсем наоборот. Перед глазами поплыли какие-то радужные сполохи, разноцветные круги, которые пересекали яркие зигзаги, словно разряды. Разноцветные картинки, прерываемые и пересекаемые разрядами, стали громоздиться одна на другую. То же самое было и со «звуковой дорожкой»: сквозь заложившую уши вату пробивался непонятный гул, шум, вой, время от времени прерываемый невнятными, не имеющими смысла фразами и выкриками.
Наверное, именно так и сходят с ума, подумала я совершенно спокойно. Вот и чудненько. Меньше проблем.
А Санька, а в дым больной Сережа?
Я энергично помотала головой, стараясь прогнать наваждение. А фиг вам, индейская избушка!
Треск и шум, правда, стали меньше. Да и картинки перестали мелькать бешеным калейдоскопом. Такое впечатление, словно телевизор настраивается на другой канал. Именно, что на другой. Потому что то, что я стала четко видеть и слышать, никак не ассоциировалось у меня с родным Минском, до боли в коленках знакомой Комаровкой.
Передо мной, насколько хватало глаз, расстилался сельский пейзаж. Проселочная дорога с выбитыми телегой колеями уходила до самого горизонта. А там, на горизонте, маячила деревянная церквушка, на металлическом кресте которой ярко блестело солнце.
Я ощутила, что сижу на покосившейся лавочке перед бревенчатой, вросшей в землю избушкой. Кругом ходили куры, гуси. Заливисто пели петухи и лениво лаяли собаки. То есть я прекрасно видела лавочку, избушку, всю эту живность. За маленьким исключением. Я не видела самой себя. Очень странное ощущение. Будто надет шлем виртуальной реальности. Но даже там присутствуют хотя бы руки. Разумеется, не собственные, а нарисованные на компьютере. А тут — вообще ничего!
Я попробовала встать и немного пройтись. Я прекрасно ощущала, как шевелятся, переступают мои ноги, но картинка перед глазами совершенно не менялась. Даже на телевизор не похоже. Там все-таки при приближении к экрану картинка становится больше. А тут — вообще никакой реакции.
Сзади послышался скрип и протяжное «Н-но-о!» Я обернулась. И ничего не произошло. Я по-прежнему видела избушку и церковь на горизонте. А телегу с сидящим в ней мужичком в холщовых штанах и такой же рубахе я увидела лишь спустя некоторое время, когда понурая чалая лошадка, медленно переступая разбитыми копытами, вывезла ее вперед. «Н-но-о!» — повторил мужичок и огрел конягу кнутом. Правда, без какого либо заметного результата. Так же уныло и безразлично она продолжала плестись вперед, в сторону церквушки. Похоже, что не только я себя не видела. Они, мужик с лошадью, тоже меня не заметили, хотя проехали не более, чем в метре. Точно так же на меня не реагировали и другие «местные» — собаки, гуси. То есть я вроде бы и была в этом странном месте, а вроде бы меня и не было. Словно подглядывала откуда-то.
Полный бред!
А между тем деревня, так неожиданно представшая моим глазам, жила своей спокойной и неторопливой жизнью. Бегали и грызли зеленоватые яблоки детишки, невероятно чумазые и облаченные в длинные замызганные рубашки. Вдалеке о чем-то переговаривались женщины, завязанные платками по самые брови. Молодая, довольно симпатичная девушка шла за водой, и на ее коромысле весело поскрипывали огромные деревянные ведра. Поравнявшись с женщинами, она вежливо поздоровалась, поклонилась.