И нет ничего удивительного, что именно в такую дурацкую ситуацию мы и попали. При моей "везучести" следовало бы удивляться, если бы случилось иначе. Встреченные по дороге бойцы кто смеялся, кто слишком уж бурно выражал свой восторг по поводу нашего возвращения. А мы чувствовали себя полными идиотами, из-за чего Сережка дулся еще больше, а я совсем закисла. Не унывал только Саня. Может быть потому, что старшина Петренко действительно был очень рад видеть его снова. Тем более, что из-за последствий "лечения" толком не смог попрощаться. Надо сказать, что выглядел он молодцом - рана на руке почти затянулась, покрылась корочкой и не беспокоила.
После обеда, которым нас накормили по старой памяти, вернулся из штаба Бартон в сопровождении Кругалевича. Кто-то сказал ему о нашем возвращении, и он разве что не пулей влетел в нашу землянку. Хорошо хоть, что я причесалась до этого и морду лица помыла. Хотя, впрочем, я ему и в солдатском обмундировании нравилась. Только вот Сережка, взглянув на его сияющие счастьем глаза тут же демонстративно стал собираться снова к озеру. Ему, видите ли, необходимо переговорить с Коноваловым, дать ему новые инструкции.
Какие еще инструкции?
Он же сразу после возвращения выяснил, что по крайней мере с половины десятого до четверти одиннадцатого вечера существует довольно устойчивое "окошко". Самое смешное, как оказалось, сам же через него и ходил. И в очередной раз потерял тогда остальных разведчиков. Но, как бы то ни было, он выпросил у Бартона "Виллис" и умчался к озеру. Ну, а мы с Санькой остались в обществе Бартона и Кругалевича, с которым полковник познакомил меня в лучших традициях собственного дворянского воспитания.
Вот он, оказывается, какой - легендарный "Портной"! Совершенно обыкновенный мужик лет около тридцати с небольшим, в заношенном армяке, брюках-"галифе" и сапогах. Круглолицый, крепенький весь такой, надежный и обстоятельный, с хитроватыми серыми глазками. Его запросто можно было представить кем угодно: лавочником, парикмахером, даже портным - любым мелким хозяйчиком, но никак не человеком, державшим в своих руках всю разведсеть!
Ну, поздоровались, ну, раскланялись, дальше что?
Сидим, молчим, как идиоты. Наплодили уже не меньше взвода ментов, и это становилось просто невыносимо. Не зная толком, что делать в сложившейся ситуации, я не придумала ничего умнее, как вернуть ему взятые напрокат солдатские портки. Ага, прям-таки "Я возвращаю Ваш портрет!.." Радуясь возможности сказать или сделать что-то совершенно обыденное, ни к чему не обязывающее, Бартон с повышенной шустростью стал руководить оприходованием этого барахла.
Дурдом полный!
Бартон, как и я, был сам не свой. Одно дело - разговаривать с человеком, с которым никогда больше не увидишься. Можно сказать все, что угодно. Это как в поезде, когда случайным попутчикам порой выкладывают всю подноготную. А сейчас? Неловко было, ужас. А мне - так вдвойне. Хорошо, хоть Кругалевич выручил. А начал он с того, что увидел, как я с сокрушенно физиономией рассматриваю последние три сигаретки в пачке, и предложил:
- Елена Александровна, Вы курите? Тогда угощайтесь, настоящая Гавана! - и протянул мне коробочку с сигарами. Но не такими толстыми и огромными, как в кино про буржуев и прочих капиталистов, а тоненькими, изящными.
Я с сомнением взяла одну. Я-то ведь всегда предпочитала что полегче. А особенно полегче и с ментольчиком, "Dunhill", например. Или же на худой случай "More". Хотя по бедности курила "L".
Закурила. И мои бедные глазки поплыли в кучку.
- Совершенно термоядерная вещь! - призналась я. - Где Вы такие раздобыли?
- В Мяделе, - ответил он с улыбкой.
- То есть? - не поняла я. По моему представлению только что освобожденный от фашистов провинциальный городишка вряд ли мог отличаться особенным изобилием.
Его круглая белобрысая физиономия так и светилась хитростью и довольством. И мне даже показалось на миг, что он моложе не только Бартона и меня, но даже Коновалова. Хотя, может быть, эта постоянная готовность к улыбке, эти ямочки на щеках делали его лицо просто-таки мальчишеским.
- В Мяделе, только я, как и Вы, попал в другой год.
Ух, ты! Значит, мы, а в особенности Сережа, оказались правы в своих предположениях! Значит, не одним нам так везет! А, с другой стороны, если он сумел выбраться, так, может быть, и мы сможем? Все эти мысли вихрем проносились у меня в голове, пока я задавала свой вопрос:
- А в какой же?
- Как оказалось, в 1912-й. Точно так же, как и Вы - шел через туман. Ну, пришел в условленный квадрат. Жду день, жду другой - никого. Ничего не понимаю! Ну, я и пошел дальше. Что за ерунда? Хутора, на котором я в случае чего мог прятаться, вообще нет. То есть не сожжен, не разрушен, а просто нету его, лес кругом. Я уже, было дело, решил, что у меня с головой не все в порядке. Место то же, а хутора - нет! Ну, ничего лучшего я не придумал, как идти в Мядель. Иду, а сам ничего толком не понимаю. Ни одного солдата, ни одной машины. Леса и дороги такие, будто войны и в помине нет. А как Мядель увидел, так мне чуть плохо не стало - несколько обшарпанных домишек, кабак и почта! Я уже и щипал себя, думая, что сплю, и ругался. А потом подумал, что если даже это сумасшествие, то у него есть какая-то своя система. Вот в ней мне и нужно разобраться.
По счастью когда я уходил, спешки особой не было, вот и захватил кроме информации самое ценное из своих пожитков. Ну, там были еще матерью припрятанные золотые монеты и прочее. Как нашел! Только не такой же я дурак, чтобы сразу с непонятными деньгами соваться, я сперва посмотрел, что к чему. Вижу, один господин такой важный, в котелке, в пенсне и при усах, купил у мальчишки газету, сел на лавочку просмотреть. А после там ее и оставил. Я глянул - глазам не поверил! Тысяча девятьсот двенадцатый год!
Так, доложу я вам, на одну царскую монетку, империал?, я жил, как сам царь, и еще осталось! Дешевизна такая, что оторопь берет: мясо - 12 - 20 копеек за фунт, масло - 40, сахар - 9, а кофе даже дешевле чая - 86 копеек, а чай - полтора рубля. Пиво стоит рубль двадцать четыре копейки за ведро, а водка и того дешевле - 96 копеек! Я в отеле поселился за 50 копеек в сутки. Просто невероятно! Так я еще далеко не самый дешевый номер выбрал!
Признаюсь честно, несколько дней так и кутил. По кабакам шлялся и все изумлялся, как все дешево и что все есть. Но что больше всего меня поразило, так это то, что в одном из кабаков очутился я за столиком вместе с учителем местной школы. Ну, выпили маленько. А он и давай меня агитировать за свержение государя-императора! Я возьми да спроси, а чем, мол, император не угодил? Ну, а он давай разоряться про свободу и демократию. Я спрашиваю, а сколько же ему платят, и выясняется, что около 230 рублей в месяц. Представляете?! А дальше разговор идет, и вот что получается. Оказывается, все притеснения государя-императора сводятся, по его мнению, к тому, что директор гимназии неоднократно делал ему выволочки за постоянные пьянки. Такие дела!
Тут к нам подсел еще один человек. Как выяснилось, унтер-офицер. Так тот клял офицерье, которое получает по 350 рубликов окромя обмундирования и довольствия, да еще норовит всякий раз в морду, а ему, бедолаге, только 22 целковых и платят. Это ж полцентнера мяса!
В общем, погулял я, покутил, послушал, что там люди говорят, и ничего не понял. Ты, Абрамыч, свой человек, не то, что этот гад твой Черноиваненко, тебе так прямо и скажу: не понимаю я!
- Ладно тебе! - смущенно ответил ему Бартон.
Тот вздохнул и продолжал:
- Ну, покутил я, значит, а все-таки задание - заданием, вот и решил, что надо отправляться туда, откуда пришел. Прихватил с собой кофейку, сигарок вот этих самых, да вскоре снова к проклятому этому озеру притопал. Ну, и записку нашел. Хорошо, думаю, Абрамыч, небось, придумал уже, как меня возвернуть. Лежу себе на пригорочке, покуриваю. Ну, вскоре и орлы твои появились. Вот и вся история. Только все равно, не понимаю я...