Я-то все понимала, а вот каково было Бартону! Слишком уж много всего разного, и из прошлого, и из будущего ему довелось узнать за последнее время!
В общем, совсем мне тоскливо стало. Кроме всего прочего, как говорится, еще и за державу обидно! Не успела я эту мысль додумать, как Бартону позвонили, что за "Портным" выслан самолет. Импровизированная посадочная площадка была километрах в пятнадцати от лагеря, и Бартон повел Кругалевича к "Виллису". А тот, видя, как я старательно дымлю "дореволюционной" сигарой, насовал мне еще штук пяток.
- Нет, спасибо, не надо, - пыталась я протестовать. - Я такие крепкие не курю!
- Да берите, не стесняйтесь, у меня их много! На пару месяцев хватит!
- Пожалуй, я возьму, - согласилась я. - И остальные стоило бы раздать, поскольку через неделю или чуть больше они без предварительного выкуривания сами по себе превратятся в дым и растают!
- Как это?
Пришлось вкратце изложить нашу с Сережей теорию о взаимодействии объекта и энергии времени, в котором он находится. Можно было разговаривать достаточно долго, да Бартон стал торопить. Пришлось распрощаться.
Уселась я на крылечке Бартоновской землянки и стала курить эту совершенно невозможную, несусветную сигару, стараясь едким дымом забить собственное ощущение несчастности.
"Виллис" уже укатил, и только пыльный след еще стоял на дороге, а я все думала, что ничего этакого геройского нет в этом Кругалевиче, простецкий мужик. Какой-то свой такой, будто сто лет его знала. И с чувством юмора у него все в порядке. Может быть, именно такие вот ту, то есть эту войну и выиграли? Те, кто относились к ней, как к обычной, правда, довольно противной работе, не отказывая себе в случайно выпадавших удовольствиях? И еще одна мысль сверлила меня постоянно. Дожил ли он, Василий Степанович Кругалевич, не только до 9 мая 45-го, но и до осени 53-го? Ох, не знаю!
Жаль, Сережа психанул и на это свое дурацкое озеро снова умчался. Ему бы тоже было интересно послушать "Портного".
49. Нас извлекут из-под обломков...
Солнце тем временем клонилось к закату. Бартон так и не возвращался. Ну и хорошо, подумала я. После всего, что произошло, мне меньше всего хотелось оставаться с ним наедине. Санька, который под руководством Петренко изучал устройство станкового пулемета, не в счет. Сидеть сиднем мне надоело, и я решила прогуляться в сторону розовеющего неба. Тем боле, что в той же стороне находилось и озеро. Вдруг Сережа решит пешком прийти обратно, ведь совсем скоро, через пару часов нам уже нужно отправляться. Так и шла я, сама себе размышляла и любовалась красками заката. Даже не курила, потому что после той сигары надолго охота пропала. И еще прикинула, что так, пожалуй, и курить бросишь. Надо же, "Портной" натолкал мне целую кучу этих самых сигар, подумала я с улыбкой, шаря в кармане.
И тут мне в руки попались деньги. Наши, родные белорусские. Странно, за последние несколько дней совершенно отпала забота о хлебе насущном, поскольку нас поставили на довольствие. Не то, что в 92-м, когда столько усилий нужно было приложить для того, чтобы прокормиться, имея при этом полный кошелек! И даже постоянные реформы дензнаков, равно как и полное отсутствие современных в данный момент купюр не играли никакой роли. А все Бартон! Верно говорят, не имей сто рублей...
А закат сиял и пылал. Бывают в конце лета такие удивительные деньки, когда тепло, когда вечером спадает дневной зной и застывает нерушимая тишина. Ни ветерочка! Не колыхнется веточка, не пошевелится травинка, а воздух становится просто хрустальным. Странное дело, совершенно не верилось, что идет война, которая продлится еще почти год, что даже в эту самую минуту гибнут люди! Это было так нелепо и странно в такой прекрасный летний вечер, казалось бы, самой природой созданный для мира, отдыха и любви...
А вот об этом, о любви, пожалуй, лучше не думать вовсе. А то совсем душа в клочья порвется. Лучше идти вперед по пыльной дороге, смотреть на пурпурное небо и слушать тишину.
Какую такую, нафиг, тишину! И этого удовольствия меня кто-то лишил, поскольку все ближе и ближе раздавался какой-то рокот. Я было подумала, что на своем "Виллисе" возвращается Бартон, но потом прислушалась и поняла, что звук совсем иной. И приближался он с другой стороны, от озера. Что за дела такие?
Я мигом взлетела на ближайший пригорочек. Какая-то странная сила вдруг заставила меня двигаться почти неслышно и вообще всячески изображать из себя что-то среднее между герл-скаут и индейским охотником. Это, похоже, вдруг проснулась интуиция, которая проживает у меня в том органе, на котором я обычно сижу, и взяла бразды правления в свои руки.
Как я поняла буквально через минуту, она, то есть интуиция, сделала это как нельзя более вовремя. Ибо то, что я увидела с вершины пригорочка сквозь частокол молодых березок, мгновенно заставило меня забыть обо всем, а быстрее всего - о "неразрешимых" проблемах собственной жизни.
Разумеется, это был источник того самого звука, который так варварски разорвал очарование летнего вечера.
Танк. Танк, елки зеленые, самый настоящий! Я стала лихорадочно соображать. Нет, это явно не наш танк, поняла я, еще даже не рассмотрев зловещий белый череп, который свирепо скалился спереди справа. Фашистский! Точно, впереди на боку прямо рядом со скосом передней брони - маленький, но такой знакомый, такой жуткий белый крест! О, холера ясная!
Он ехал без всякой дороги, а за ним мельтешили замызганные фигурки вражеских солдат. Их было не больше десятка, и впечатление они производили самое что ни на есть жалкое - какие-то грязные, замызганные, даже можно сказать, занюханные. Будто бы их только что откопали на помойке. В отличие от танка, который, несмотря на не меньшую замызганность, только одним своим видом заставлял стынуть в жилах кровь.
Похоже, что это именно та группировка, которая куда-то подевалась. Только ведь там, как я помню, была целая куча бронетехники, а тут - только один танк. Куда пропало все остальное? А, впрочем, не важно, даже одна эта громадина способна наделать делов выше крыши. Так, куда и откуда же он едет? Кажется, почти по прямой линии, соединяющей озеро и лагерь разведчиков. Точно, от самого озера, вон вдали его просвет виднеется!
И тут до меня дошло. От озера! А как же там Сережа?! Солнышко мое! Сердце оборвалось и, кажется, совсем перестало биться. Жив ли? И что его нелегкая понесла на это проклятое холерное озеро? Боже правый! Только бы он был жив! Их же, немцев, столько много, и все вооружены, а наших была всего горстка! До этого как-то только умом осознавали, что идет война, как-то она оставалась в стороне, "понарошку", а тут вторглась, ворвалась в нашу жизнь танковыми гусеницами... И ведь столько вынесли, столько пережили, уже все нам понятно, уже завтра утром должны были быть дома...
Мысли вихрем, бешеным галопом неслись у меня в голове, а все тело словно бы застыло. Я не могла пошевелить и пальцем и только тупо рассматривала вражескую махину.
Он был действительно огромный. Жалкие грязные солдатики были немногим выше верха его щитков, прикрывающих гусеницы. Весь корпус был раскрашен желто-коричнево-зелеными разводами, поверх которых были нанесены крапинки таких же цветов - словно бы все засыпано упавшими листьями. Симметрично черепу, слева спереди торчал пулемет. Весь танк крутился на месте, и хищные гусеницы вгрызались в траву, выворачивая комья земли. С верхушки холмика мне были видны малейшие его детали: запасные траки гусениц, укрепленные сбоку и на башне, прожектор на левом переднем щитке, множество люков, лючков и перископов, какие-то тросы и инструменты, укрепленные на корпусе...
Словно оживший ночной кошмар!
Он развернулся задом ко мне, и заходящее солнце отразилось в потеках масла. Привычного вида бензобака не было, лишь из двух труб к темнеющему небу вырывались жирные черные клубы дыма. Рядом с ними, с этими трубами, были какие-то люки, забранные решетками. Из одного, из левого, поднимался кверху столб то ли пара, то ли теплого воздуха, отчего и так нереальная картина становилась вообще фантасмагорической.