Пишущая женщина на Восточном побережье. В отсутствии любви и славы. Жила не свою жизнь. Чужую. Мечтала вернуться в истинную свою судьбу. Мечта ее была наивна и проста – создать себя и победить стремительное время потерь и превращений. Сакраментальный вопрос: возможно ли примирить женщину, которая просто живет, и ту, что пишет? Или поет. Та, что пишет, отбирает жизнь, ворует судьбу у живущей.
Новая Англия – золотисто-бурые красоты индейского лета, затяжная осень, озера, фермы, университеты. «Создание Новой Англии происходило совершенно сознательно», – высказал предположение историк Самуэль Элиот Морисон. Колония залива Массачусетс (Bay Colony) была основана на северо-восточном побережье Северной Америки в 1630 году, на узком, гористом полуострове Шоумат, который позже стал штатом Массачусетс. «Это вам не какая-нибудь бездумная выходка рассеянных людей», – утверждал историк. Массачусетская компания состояла из тысячи пуритан под предводительством Джона Уинтропа, которые высадились на побережье полуострова. С тех пор население штата изменилось. Теперь здесь говорят более чем на ста пятидесяти языках выходцы из самых разных стран Европы, Азии, Африки, Латинской Америки. Но наследие первых поселенцев-пуритан дает о себе знать, определяя своеобразие сдержанной, холодной манеры общения. «Культура янки», – презрительно говорят южане.
10
Писательница L с трудом приспосабливалась к условиям Новой Англии. Ее не радовал сумрачный, дождливый, совсем ленинградский (следовало бы сказать петербуржский, но она упорно продолжала считать себя ленинградкой), сырой, ветреный климат. Отношения с миром у нее тоже установились сумрачные. Все вокруг суетились, но писательница L ощущала свою непричастность, неучастие, отстраненность, постоянно возникающее желание законспектировать пробегающую мимо жизнь. Сменив много профессий, в поисках денег и, следует признаться, в поисках себя, не могла понять, принадлежит ли к какой-то определенной группе людей. Поиски? Блуждание в сумерках? Искания души? Страхи и сомнения? Жажда познаний, духовный голод? Жажда желаний, страстей? Желание ощущений, жизни?
Прибирала чужие дома. Сидела с чужими детьми. Ухаживала за чужими родителями, чужими для нее, немощными стариками. Бегала за покупками, пылесосила, мыла посуду, выдавала лекарства больным. Работала с пожилыми, помогала страждущим, инвалидам. Выслушивала нескончаемые воспоминания, жалобы. Себя ощущала беспомощной: хромой, ведущий слепого. Искренне пытаясь помочь, прислушивалась к чужим историям. Хотелось запомнить. Запомнив, записать. Памяти своей не доверяла?
– Эта ваша так называемая интеллигенция с европейским образованием… вы просто не понимаете наших проблем, – говорила одна из ее начальниц. – У вас одно-единственное представление об этой работе: вам понятны проблемы относительно благополучных. Заботы ваших worried well. Вот ты сама – посмотри на себя! У тебя ментальность богатенькой женщины…
– Как это? Мы всегда были бедными: я, мама моя…
– Оставь! Такое никуда не уходит. Что ты можешь знать о наших людях?! Мы имеем дело с истинными – нет! – реальными проблемами: с нищими, беспомощными, больными. Отброшенными на обочину жизни. У таких никогда не было голоса. Знаешь, кем должны быть настоящие социальные работники? Общественные организаторы? Это тебе не европейские психоаналитики с их кушетками, толкованием снов, истеричными дамочками, озабоченными мужьями.
Подобно воспоминанию из далекого советского прошлого, начальница казалась агрессивно активной. Ее не волновали чужие страдания, волокита, сбои системы. Она сама превратилась в один из маховиков бюрократической машины, стала мощной, агрессивной, уверенной в себе деталью огромного механизма. Начальницу эту тоже необходимо было запомнить, записать.
Давным-давно (писательница L была моложе, меньше уставала, верила в будущее) ей удалось написать, затем опубликовать горстку рассказов. С тех пор прошло немало дней. От работы, от жизни она теперь испытывала лишь изнеможение; устав, тут же забывала свои дни и волнения. Оставались лишь отголоски, отзвуки, чужие страдания, не своя боль.
Жаль жизни – своей, чужой, ушедшей. «Уехать бы в Калифорнию, – вздыхала L, – или в Нью-Йорк… Туда, где есть движение, что-то происходит, меняется». Но тут же погружалась в привычное болото комплексов вины, обид. Стеснялась мыслей глупых, желаний нерезонных. Принимать реальность – этому учила новая культура. Но… не удавалось. Тянуло в далекие, неизведанные края. Налаженное, близкое раздражало, утомляло. Хотелось перемен. Думала: «Зачем мне это? Эта жизнь, заботы, тревоги? Да и писательство… Обман. К чему мне книгописание?»