5
Текст – воплощение упоительных сочетаний. Язык – пластичный и все же неподваластный инструмент. Надо всего лишь расставить слова так, чтобы было невозможно поставить их иначе. Но язык брал в плен. Текст ускользал, подобно шелку из-под исколотых пальцев белошвейки. Неумелая швея, она пыталась смастерить роман, имея в запасе лишь горсть рассказов и стихи своей юности. Но большой текст обязывал к бо́льшему. Боязливо ныряла в сочинительство – и страшилась расплаты. Задумавшись о судьбе литераторов (о себе, например), горевала: почему так неудачно складывается писательская жизнь? Почему среди пишущих так много несчастных, отчаявшихся, подавленных; почему так высок уровень писательского, поэтического суицида? Так много алкоголиков, неудачников, озлобленных, разочаровавшихся нытиков… Означает ли это – у пишущего, сочиняющего, бросающего в жерло творческой печи обыкновенную человеческую судьбу, исчезает четкая грань между черным, серым, белым, между добром и злом, праведностью и подлостью? Остается один лишь… страх? Перед ординарностью?
Главная героиня ее истории напрашивалась сама – из реальной жизни. Младшая годами N – озорная, экспериментирующая, ищущая опасностей, рискованных забав. Женщина без страхов (так думала Люба). Без угрызений совести. Отведавшая приключений и проказ – безотчетная, неподотчетная Лилит. Или это сработала сложная система ассоциаций: Набоков и Лаура? Кто в данном случае Лилит – N или L?
Начитанная Люба была знакома с двумя легендами о прекрасной, опасной женщине по имени Лилит. Литературный, западный образ – это миф о непознавшей порока изначальной, первой женщине, несущей неземное, ненасыщающее наслаждение. Не есть ли Лилит – само творчество?
Согласно второй (на самом деле – первоначальной, изначальной иудейской истории), Лилит таинственным образом превращается в демона в женском обличье. Крадет младенцев, высасывая из них душу. Господь сотворил Лилит из того же праха, что и первого человека. Но Адаму первая жена не пришлась. Спорила, возражала. Думала – равная. Пришлось ей покинуть суженого, уйти на задворки человеческой истории. В литературу. Может, именно поэтому превратилась в ведьму прекрасная Лилит?
6
Впервые Люба погрузилась в эту страшную, чарующую историю, когда, будучи еще подростком, поглощая подряд все книги, которые бабушка с дедушкой (без задней мысли, всего лишь стремясь заполнить пространство стенных шкафов старой квартиры) поставили на полки. Здесь она провела первые шестнадцать лет жизни. Переходя от «Джен Эйр» к «Консуэло», перечитывая Джека Лондона и О. Генри, наткнулась на толстые тома Анатоля Франса. Книги были в темно-зеленом переплете. Новелла так и называлась – «Дочь Лилит».
Писательница L, по тем временам – Любочка, просто Люба, жила с мамой и приходящим, но навеки любимым папой. Папой, который, зачав ее, переместился по жизни в другую плоскость, чужую реальность – к женщине неприятной, Любе почти ненавистной.
Папу звали Стас. «Стасенька» называла его мама. Был он лысоват, суетлив, но для одиноких женщин чем-то привлекателен. Тем ли, что любил поэзию, театр. Пониманием ли женской страстной натуры. Понимал, поскольку и сам был романтичен, порой плаксив, по-женски беспечен. Зачал Любу. Зачал еще двух мальчиков для второй жены. Мечтал уехать в Америку. Писал стихи.
С поэтической частью жизни у Любы было все в порядке. Папа писал свои вирши. Мама записывала их в тонкую тетрадку. Еще у нее были блокноты, отведенные для Волошина, Цветаевой и Гумилева. К маме – или к Любе? – папа, казалось, приходил-то, чтобы поговорить о стихах, поделиться новыми творениями. У Любы осталось в памяти – папа декламировал Блока:
Люба думала: папа ушел от мамы, не желая быть ее рабом, не хотел быть зависимым от настроений, жалоб. От чужой женщины, матери двух смешных мальчишек, уходил обратно к маме – видимо, вновь избегал рабства. Любе папа нравился, но она не знала, нравится ли ему она. Учил ее слушать, любить стихи. Люба отвечала ему трепетной поэтической взаимностью.
Прочитав о первой жене Адама, она задумалась. Рассказ взволновал. Затем стала почему-то думать о матери. Мама казалась ей потерянной: расставшись с мужем, она сосредоточила внимание на поэзии. По вечерам, выгуливая маленькую Любу, задерживалась у витрин Дома мод на Невском и у ателье мод, прозванном в народе «Смерть мужьям» или (Люба помнила, знакомые женщины смеялись, вытаскивая из недр городского фольклора это название) «Мужские слезы, женские грезы». Мама задумчиво разглядывала в витринах трикотажные изделия советского кроя, забыв Любу, разжав пальцы, выпуская, теряя маленькую детскую ладонь из своей женской. Люба цеплялась за маму, за ее драповое пальто, за жесткие пальцы. Та же, застыв у витрины, пребывала в ином мире – видела ли себя модной, привлекательной, думала ли о чем? Люба пыталась выдернуть маму оттуда, тянула за руку, звала. Очнувшись, мама продолжала путь по Невскому, переходила через Адмиралтейский проспект, задерживалась в Зимнем садике и, если было не очень холодно, садилась на скамейку. Пристроив Любу на коленях, обняв ее слабыми руками, чтобы та не застудилась. Посидев немного, она затем шла к реке, подходила к гранитному парапету Невы, долго смотрела, задумчиво, странно, на тяжелую, мрачную воду. По всему пути – от Невского, через Зимний садик, к парапету Невы медленным шагом – тихим голосом читала стихи. Словно речитативом поддерживая транс. Поэтическая медитация, необходимая обеим.