Строчки поплыли перед глазами. Казнь?! Получается, ее даже не попытаются оправдать?
Что?! Что этот идиот-прадовидец в ней разглядел?! Если даже такое убожество, как я, видит невиновность, у него, просто-напросто, должно было полыхать перед глазами алым пламенем: "НЕ-ВИ-НОВ-НА!"
Это неправда. А если это неправда, значит… Но что, собственно говоря, это может значить?.. Это же политика. А мы, простые смертные, должны держаться от политиков как можно дальше.
Ноги сами понесли меня в комнату. Не слишком хорошо соображая, что именно попадается под руку, я принялась швырять вещи в саквояж.
— Если невинную, словно младенец, Гортензию казнят, что сделают с человеком, который просочился в замок по чужим документам? Горите вы огнем со своим замком, Канцлером, воронами и политикой! Особенно — политикой! А я сейчас куплю на последние деньги билет в Новые Пределы. В один конец, как это сделала Незнакомка В Сиреневом. У меня есть шляпка со свеклой, как у нее. И — да! вот возьму сейчас, и накрашу глаза, как она!
Трясущимися руками я выбрасывала вещи из комода, пока не отыскала на дне нижнего ящика мамин несессер. Несколько мгновений бессмысленно перебирала баночки и коробочки. Наконец нашла подобие крошечного школьного пенала с маленькой щеточкой и квадратиком черной краски. Краска почти совсем засохла, но ее удалось размазать мокрым пальцем.
— Сейча-а-ас! — пригрозила я всему Сущему и ринулась к зеркалу над комодом. На мгновение застыла, соображая, что делать дальше. Гм. Щетка похожа на зубную, так? Значит, действуем по тому же принципу!
— А-а-а!!! Маятник вам… всем… в…
Нет. Я все же раскрашу эти чертовы ресницы. Нужно только зеркало поменьше, и чтобы руки не дрожали. А еще хорошо бы склеить глаза пластырем, чтоб не моргали.
Вторая попытка провалилась уже по вине карманного зеркальца: стоило поднести его к лицу, коварная стекляшка запотела. Щетка с краской снова угодила не по адресу. И снова — весьма болезненно. Так. Видимо, пластырь нужен не только в глаза.
— Стоп. Что я сейчас сказала?.. Я знаю, как оправдать Гортензию! Держись, Гортензия! Незнакомка В Сиреневом никогда не сдается, чем я хуже?
Уйти удалось недалеко — до площадки третьего этажа. Там здравомыслие наконец победило истерику:
Кто ты такая, Авлониа Ронда? Никто, ничто и звать никак. А значит, тебе не поверят.
Истерика отступила, вместо нее навалилась апатия. Очень хотелось поплакать, но здравый смысл тихонько подсказал, что с раскрашенными глазами этого закончится плохо. Я плюхнулась на ступеньки и закрыла руками лицо.
— Кхм, — вежливо кашлянул кто-то рядом. Моя нижняя соседка, дама Элла-Кармила, возвратилась с вечерней прогулки.
— Ой, божечки! — всплеснула руками ее горничная. Сама соседка лишь покачала головой. Она чего-то ждала. Наверное, надо было что-то сказать.
— Гортензию повесят. Она невиновна. Но они не станут меня слушать.
Дама Элла-Кармила шагнула ко мне, положила руку на плечо, и с удивительной для такой хрупкой женщины силой дернула, заставив подняться.
— Идемте со мной! — приказала она.
В прошлый раз меня пригласили не дальше прихожей. В этот раз я увидела комнаты. Трудно сказать, что я ожидала увидеть. Пожалуй, судя по пеньюару хозяйки — множество искусственных цветов, думочек и аляповатых статуэток с котятами. Думочек не было вовсе. Цветов оказалось немного, и все — живые: чудесные, искусно подобранные букеты. Статуэтка попалась на глаза лишь одна — на каминной полке: изящная балерина застыла на кончиках пальцев, вскинув руки так, слово хотела взлететь. Они были повсюду, эти балерины — на портретах, плакатах, миниатюрах. Фея Жасмин, принцесса-лебедь, Бессмертная Весна. Я открыла рот, чтобы спросить, кто эта прекрасная танцовщица.
— Не ожидали? — тихо засмеялась дама Элла-Кармила. Я закрыла рот, громко щелкнув зубами. Прикушенный язык оказался очень кстати: не дал опозориться. С грандиозным опозданием логика недоделанного детектива подсказала, что странная палка вдоль стены напротив камина — вовсе не поручень для стариков, которые только вдоль стен и ходят. Теперь я была готова поверить, что моя почтенная соседка, с ее осанкой и грацией, до сих пор упражняется у станка.
— Ваша Гортензия — та самая, о которой трубят все газеты, — дама Элла-Кармила не спрашивала — она констатировала. — И вы, вопреки всем газетам, считаете, что она невиновна.